Читать интересную книгу Серебро и свинец - Владимир Серебряков

Так что вот как это делается! Учись! Только так ты сможешь стать настоящим командиром, умеющим списывать своих солдат как расходный материал, спички-палочки. И в разведке тебе это умение тоже пригодится – там тоже нужно уметь быстро и не колеблясь посылать на смерть. Так, как ты готов был списать тех неумелых десантников, лишь бы вы с Джоном выжили, добрались? Ну и что – легче тебе будет теперь, когда ты выяснил наконец, каково быть списанным? Ты ведь думал, что все уже умеешь, да? Выше только горы, круче только яйца? Черт… Боже, как я все это ненавижу! Моя хрустальная мечта не выдержала столкновения с реальным миром и разлетелась на тысячи осколков, конец цитаты. Ненавижу, б…, а это еще что за звуки?

Окан осторожно перевернулся на бок. Пленная эльфийка лежала, уткнувшись лицом в подушку, и тихо плакала, мелко-мелко дрожа высовывающимися из-под одеяла худенькими плечиками.

Черт!

Алекс вспомнил, как она, вот так же тихо поскуливая, уткнулась в него, когда он вытаскивал ее из-под коряги, словно маленький котенок с вывернутой лапкой, обиженно-недоуменно смотрящий на мир – за что вы меня так? Как она вцепилась в него в вертолете, когда ее попытались от Окана оторвать, – и весь полет он держал ее на руках, а она изо всех сил прижималась, спрятав личико в гимнастерке на груди, и от ее волос пахло дымом и душистой травой.

Почему она поверила мне? Они первые напали на нас, мы для них враги, мы убили всех ее… Окан оборвал эту мысль – она не имела никакого значения, равно как и все остальные мысли. Важно было только то, что рядом с ним плачет девочка, случайно угодившая в жернова войны. А он отчего-то чувствовал себя ответственным за нее. Ха, а я ведь действительно за нее ответствен, Кобзев сказал, что я головой за нее отвечаю – да пошел он… лесом.

Может быть, потому, что она заступилась за него? Напомнила своему сородичу, что есть вещи, которые делать нельзя! Даже с врагами?

Он встал, кривясь от боли, подошел к ее кровати, сел и осторожно коснулся рукой волос цвета меди.

– Послушай… – неуверенно начал он.

«Боже, о чем же я могу говорить с этой! Она же даже не человек! Или все же… Не знаю, – подумал Алекс. – Я правда не знаю».

Из-под рыжей копны высовывались заостренные кончики ушей. Прядка свалилась вбок, открывая точеную шею – фарфоровая кожа, манящая взор мнимая глубина.

Черт-черт-черт!

Девушка под его ладонью лежала не шевелясь. Словно ждала чего-то.

«Боже, только бы не спугнуть ее, – подумал Алекс. – Господи… я никогда не верил в тебя, но то, во что я верил, – его больше нет. Не знаю, видишь ли ты этот мир, простирается ли рука твоя на этих… существ. Но если ты есть – помоги мне!»

– Послушай, как тебя зовут?

Иллиене было больно и страшно. И она даже не знала, чего больше. Боль угнездилась в голове, справа, там, куда ударил горячий кусочек металла – «осколок на излете», сказал ши в белом балахоне, вытаскивавший его. Хуже, чем яд, – она никогда не думала, что в таком крохотном кусочке мертвого металла может быть столько злобы и ненависти ко всему живому! Хуже, чем неупокоенный, – он был начинен смертью, он был рожден только затем, чтобы убивать. И ему не хватило совсем чуть-чуть!

Зато на Дар его хватило с лихвой.

Она очень долго не могла осознать, что с ней случилось. Там, в израненном лесу, ее просто оглушило ужасом, неправильностью происходящего – ее мир рушился вместе со срубленными летящим железом стволами деревьев.

Смутно, будто сквозь густой рассветный туман она вспоминала, как прижималась к кому-то – чужое, незнакомое, отчего-то ставшее родным и близким в царившем вокруг хаосе разрушения. Как кричала – хотя на самом деле она не издала ни звука, ей только казалось, что она кричит, когда ее попытались оторвать от него. Как сжалась от страха когда земля оказалась где-то далеко внизу, а вокруг – тонкая оболочка злого металла и пустота.

Они летели внутри железного голема, одного из тех кто выпустил смерть на ее лес, и в его внутренностях пахло земляным маслом, горячим металлом, а от набившихся в него дружинников-ши исходили волны ненависти и страха вперемешку с жадным любопытством.

Потом был солнечный свет в глаза, ветер от крыльев голема над головой и множество ши вокруг. Они галдели на своем странном гортанном наречии, и ей было плохо от этого, пока кто-то – тот, за кого она все еще продолжала цепляться, – не начал что-то успокаивающе бормотать на общем. Ей стало легче, она позволила оторвать себя, и вокруг нее засуетился тот странный, остро-незнакомо пахнущий ши в белом балахоне. «Тот, кто с нею был» сказал, что это лекарь. Но так не ведут себя даже совсем неумелые лекари, даже те человеческие ведуны, что лечат не людей, а животных.

Потом ее с «тем, кто с нею был» отвели в эту палатку, где стояли две кровати. Пришла женщина-ши и попыталась выгнать «того», но она снова начала кричать, и на этот раз по-настоящему. Тогда «он» остался, только зачем-то забился в самый дальний угол палатки и повернулся спиной, это было плохо.

Женщина-ши раздела ее – верней, помогла избавиться от обрывков тряпок, бывших когда-то одеждой, и попыталась напялить на нее что-то вроде мешка из тонкой ткани с дырами для рук и головы. Надевать это Иллиена отказалась, и тогда ее просто уложили на кровать и накрыли одеялом.

Все вокруг было ужасно мертвое – ткань палатки, металл кровати, белье постели… даже у людей, не у эльфов, не бывает настолько неживых вещей, словно их не человек делал и, делая, не вкладывал частицу души. Все мертво и бездушно, все вокруг, а дальше… и тут она осознала, что Дара у нее больше нет.

Иллиена по-прежнему слышала звуки, чуяла запахи и различала цвета. Но Жизнь она чувствовать перестала – там, на поляне, где крики душ умиравших последней смертью эльфов слились в общий протяжный стон.

Она утратила силу, утратила ту свою часть, что была эльфийской! Человечье наследство – человечья кровь в ее жилах взяла-таки свое – она стала простым человеком, даже не анойя, а бесталанной, лишенной малейших признаков Дара.

Это было очень страшно, больно и страшно, и Иллиена, уткнувшись в подушку, заплакала.

А потом «он», про которого она почти успела забыть, коснулся ее и спросил:

– Послушай, как тебя зовут?

Алекс сам не знал, почему ему так важно, чтобы она ответила. Очень важно, больше, чем все, что было у него до сих пор. Потому что все, что было до сих пор, было не то. Он учился выживать – а надо было учиться жить. Он учился убивать – а теперь надо было уметь спасать.

Он хотел быть «одиноким волком»… и не научился любить.

– Иллиена.

– Илли-ена? – тихо переспросил он. – А меня Алекс.

* * *

Зеленое солнце заходило над лесом. Сверкала слепящим зеркалом гладь реки, а уж плывущие в небе облака… это нельзя передать словами, решил Вяземский, только увидеть. Увидеть Париж и умереть… хотя после такой красоты умирать как раз не хочется. Хочется жить. Срубить избу-пятистенку, развести огород… ловить рыбу и по вечерам подниматься на холм, чтобы, неторопливо попыхивая табачком, полюбоваться закатом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});