Может быть, я произнесла его имя — прошептала его, или застонала, или выкрикнула. Я не знаю, потому что конец уничтожил меня, наслаждение было настолько сильным, что я разбилась вдребезги.
И он последовал за мной по краю обрыва, его пальцы были в моих волосах, его губы издавали стон на моей шее. Его рука схватила мою и сжала, пальцы переплелись, как и наши тела. Он сжимал меня так, будто никогда не отпустит.
И он не отпустил. Даже когда волна обрушилась на нас, когда наслаждение перешло в оцепенение и прекрасное спокойствие.
Мы снова упали на одеяла и лежали друг на друге, наше пыхтение замедлилось до чего-то более глубокого и ровного. Макс лениво поднял руку, чтобы приглушить мерцание пламени фонаря. Я прижалась головой к его груди и наблюдала за тем, как костяшки его пальцев обхватывают мои, и наша кожа погружается в прохладную тишину тени.
И все же он не отпустил меня. Не тогда, когда его дыхание стало глубже. Ни когда мое зрение затуманилось. Я никогда не отводила взгляд от этих рук.
Последней мыслью, когда сон завладел мной, было то, что я совсем не возражала бы, если бы навсегда осталась привязанной к его гавани.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Макс.
Я оказался в весьма затруднительном положении.
С одной стороны, надо мной лежала красивая обнаженная женщина, ее лицо прижималось к моей шее, а медленное дыхание щекотало кожу, и я чувствовал себя по-настоящему довольным впервые за последние недели — да что там, годы. Было бы так легко свернуться калачиком и погрузиться в манящий покой, цепляясь за чудесную мысль, что она будет рядом, когда я снова открою глаза.
С другой стороны, на мне лежала красивая обнаженная женщина, ее пальцы сновали по моей груди, и никто из нас не знал, что будет с нами на рассвете. Может быть, один из нас или оба не выберемся живыми. А может, нас тут же вернут в Орден, чтобы мы отправились сражаться на следующую войну, как только закончится эта.
Может быть, Решайе крепче вцепится в Тисану и лишит нас возможности побыть вдвоем в будущем — такая перспектива ужасала меня так сильно, что я выбросил ее из головы.
В любом случае, кто знал, сколько времени пройдет, прежде чем мы снова сможем быть вместе? И, возможно, мне нужен был сон, но действительно ли я нуждался в нем больше, чем в ней? Чем я нуждался в том, чтобы проводить каждую возможную секунду внутри нее, или касаться ее, или смотреть на нее, или слушать ее? Я хотел запомнить каждый ее звук, каждое выражение лица, каждую веснушку или родинку, как будто я был картографом, вытатуировавшим ее карту на своей душе. Но еще так много путей, которые нужно проложить.
Конечно, я устал. Но было над чем работать.
Круги Тисаны дрейфовали, превращаясь в ленивые S-образные фигуры на моем животе. Я сдержал судорожный смех. Недостаточно хорошо.
— Какое прекрасное хихиканье, — поддразнила она.
— Если ты узнаешь, что я боюсь щекотки, это будет самой большой ошибкой в моей жизни.
Ее пальцы спустились ниже. Щекотка больше не была моей проблемой.
Я повернул шею, чтобы посмотреть на нее сверху вниз. Она моргнула мне в ответ одним зеленым, полуоткрытым глазом, ее волосы рассыпались по лицу, опухшие от поцелуев губы искривились в озорной улыбке. Вознесенный, эта улыбка. Возможно, я с самого начала знал, что она станет моей погибелью.
Я поднял брови, как бы говоря: Правда? Опять?
— Слишком устал? — она подняла голову, позволяя прядям черных и серебряных волос свисать мне на лицо. — Ты бы предпочел поспать?
Моя рука пробежала по ее боку, следуя за теплом ее кожи и изгибом, где ее талия пересекалась с бедром.
Действительно, какое затруднительное положение.
Я притянул ее лицо к своему, смирившись с благородной жертвой.
— Если ты можешь это сделать, то и я смогу.
***
В конце концов, мне все же пришлось отстраниться. Солнце еще не взошло, когда я, вопреки всем своим инстинктам, вырвался из объятий Тисаны, накинул на себя одежду и поцеловал ее на прощание — хорошо, два; хорошо, три. Мы были согласны, что лучше избежать неловких вопросов, которые могут возникнуть, если я уйду после восхода солнца.
Сумрачная темнота встретила меня стеной прохладного воздуха, который был отчасти освежающим, отчасти угнетающим, как физическое проявление того, насколько внутреннее пространство палатки отличалось от остального мира.
Там я мог отрешиться от реальности и не думать ни о чем, кроме Тисаны, в течение пяти блаженных часов.
Здесь же нас окружали перемещенные лица, чьи дома были разрушены, и мы ехали сражаться с самым могущественным домом в Трелле.
Ну, это было эффективнее любого ведра холодной воды: О, да, теперь я вспомнил. Все ужасно.
Я тихо ступал по тропинке к своей палатке, поглядывая на другие затемненные палатки и спящие тела слева от меня. Палатка Тисаны стояла на окраине лагеря, рядом с моей, так что до нее было недалеко. Тем не менее, я осторожно, чтобы никого не разбудить, открыл заслонку…
— От тебя пахнет развратом.
Я подпрыгнул так высоко, что мне пришлось сдержать ругательство, и, обернувшись, увидел Саммерина, сидящего со скрещенными ногами рядом с тропинкой перед своим убежищем. В своей темной одежде и со свойственным ему спокойным поведением он практически растворился в сумерках.
— Черт, Саммерин, не делай этого со мной. — я шагнул к нему, изучая его лицо, стараясь при этом не дать ему понять, что делаю это. — Разве у тебя нет более продуктивных занятий? Например, поспать. Возможно, это было бы лучшим использованием твоего времени.
Даже в темноте было легко заметить, что под его глазами залегли тени, его спокойное веселье было отягощено усталостью. Вчерашний день был для него долгим и тяжелым. Нужно было вылечить множество людей, и, конечно, усыпление Решайе потребовало огромного количества энергии. Когда я видел его в последний раз, он был настолько измотан, что практически тащил себя обратно в палатку.
Саммерин просто посмотрел на меня, в