Читать интересную книгу Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

В это самое время Мадзя в своей комнате проверяла ученические тетради. Но работа у нее не клеилась. Она то и дело откладывала тетрадь и, опершись головою на руку, закрывала глаза, как бы желая оторваться от внешнего мира и глубже заглянуть в собственную душу, которую давило непонятное, но докучное бремя.

В доме пани Ляттер проверка тетрадей доставляла ей удовольствие; она то и дело заливалась смехом, читая забавные выражения юных авторов.

Сегодня ее раздражает плохой почерк, сердят ошибки и не интересует содержание. Ей кажется, что сейчас кто-то войдет и спросит:

"А ты откуда взялась здесь? Что ты здесь делаешь?"

Может, даже войдет родной отец и только взглянет на нее, а она уж сразу поймет, что это значит.

"Как же так? Отцу с матерью ты хотела платить за комнатку и простые обеды, а у важных бар бесплатно занимаешь целые салоны и ешь блюда, которых мы не видим годами?"

Мадзя схватилась за голову.

- Я должна что-нибудь делать для них, иначе чужой хлеб будет мне горек! - в отчаянии прошептала она. - Не может быть, чтобы бог забросил меня сюда без цели. Ведь в своих роскошных салонах эти люди не знают счастья. Ада так хотела, чтобы Стефан женился, да и пани Ляттер тоже... А не представляю ли я здесь покойницу?.. Она бы подсказала Аде, как разогнать тоску, она бы сумела помирить пана Сольского и Элену. И все были бы счастливы, а я бы отблагодарила их за добро...

Глава двенадцатая

Как оживает пустыня

При комнатах Ады Сольской было что-то вроде оранжереи, весь день освещенной солнцем. Когда мать была жива, Аде приносили сюда редкие тепличные растения в цвету. Потом несколько лет оранжерея пустовала. Сейчас ее переделали в ботаническую лабораторию для Ады.

Мадзя редко бывала в лаборатории. Она не любила ее. Стеклянная оранжерея была так красива, а наполняли ее уродливые, странные предметы.

Ада выращивала мхи и лишайники, и все столы и полки были заняты ими. В плоских ящиках с песком, торфом и грязью росли одни виды. На больших кусках стрехи и древесной коры, на обломках камней и кирпичей Ада выращивала другие виды. Под зелеными, желтыми, красными и синими колпаками мхи и лишайники произрастали под действием разных цветов спектра. Другие всю ночь освещались масляными лампами с вогнутыми зеркалами. Наконец, в больших застекленных ящиках, по желанию исследователя, можно было создавать температуру субтропиков или полюса, увеличивать содержание в воздухе кислорода или азота, словом, играть на силах природы и ее веществах, как на клавишах фортепьяно.

С жалостью и со страхом смотрела Мадзя на еле видные растеньица, заменившие здесь апельсины, кактусы, орхидеи. Мхи еще напоминали кустики, в худшем случае перышки птенчиков или бархат. Но лишайники были уродцами. Один был похож на желтый или зеленоватый порошок, кое-где рассыпанный по кирпичу. Другой представлял собою седое пятно на коре, третий не то чешуйки, не то сыпь на больном дереве.

Порою Мадзе казалось, что эти крошечные произведения природы неудачные ее опыты по созданию нормального растения. Тут природа произвела какой-то неровный листочек, там странный лепесток чашечки, здесь завязь плода. Все это было безобразно, все отбрасывалось прочь, но - о ужас! - жило какой-то иссохшей, мертвенной жизнью.

Что природа ошиблась, тут ничего не поделаешь. Но что она обрекла на жизнь жертвы своих ошибок, это уже казалось жестокостью.

В такой обстановке Ада каждый день проводила по несколько часов, примерно столько же времени, сколько женщины ее круга тратили на визиты и поездки по магазинам. Ада обычно рассматривала свои лишайники в лупу, порой делала какие-то записи в специальных журналах, порой рисовала. Бывали, однако, и такие дни, когда, откинувшись на спинку кресла, она часами просиживала без движения, уставившись глазами в прозрачный потолок, с выражением глубокой печали на лице.

Она оживлялась только тогда, когда к ней заходила Мадзя и, пожимая плечами, спрашивала в десятый раз:

- Право, я не понимаю, что ты здесь делаешь и к чему тебе все это?

- Что ж, послушай еще разок, - со смехом отвечала Ада, - и тебе понравится эта работа. Вот я беру, например, шесть-семь кусочков коры с желтыми пятнами - это лишайники одного и того же вида. Я измеряю поверхность каждого такого пятна и записываю. А - занимает сто квадратных миллиметров, В - сто двадцать, С - восемьдесят и так далее. Затем один кусочек я кладу, допустим, под красный колпак, другой - под желтый, третий - под фиолетовый, четвертый - под прозрачный и оставляю их в покое. Через неделю я достаю из-под колпаков мои кусочки, снова измеряю поверхность желтых пятен и снова записываю. Сопоставив новые цифры со старыми, я обнаруживаю, какой цвет спектра благоприятствует и какой не благоприятствует развитию данного лишайника. Так я исследую воздействие на лишайники тепла, влаги, углекислоты, и у меня уже накопилось довольно много наблюдений.

- Брр! какая скука! - тряхнула головой Мадзя. - Мне кажется, что среди этих сухих растений человек и сам может стать сухарем.

- Ах, как ты ошибаешься! - воскликнула Ада, и глаза ее засверкали. Если бы ты знала, сколько чувств пробуждают в сердце такие занятия! Сколько раз я беспокоилась, точно ли измерила поверхность какого-нибудь желтого пятнышка! Сколько раз вставала ночью, потому что мне казалось, что в нагревательной лампе не хватило масла или какой-то кусочек лежит не под тем колпаком. И знаешь, так иногда и бывало... Это одна сторона дела. Но вот в один прекрасный день на лишайнике, который ты изучаешь, показывается новая точечка, новый листочек или завязь. Сто раз я уже видела это, но всякий раз испытываю странное чувство: меня охватывает страх, радость и, поверишь ли, стыд. Со Стефаном, например, я бы не стала об этом говорить... Веришь ли, каждое такое новое творенье кажется мне каким-то близким: я радуюсь, когда оно растет, пугаюсь, когда замечаю ненормальные явления, а если бы ты только знала, как мне жаль, когда бедняжка умирает. Мне кажется, что это ребенок, которого я родила, но не сумела сохранить его жизнь.

- Странно! - прошептала Мадзя. - И всегда ты так увлекаешься?

Панна Сольская закинула руки за голову и закрыла глаза.

- Нет, - ответила она после минутного молчания. - Иногда здесь ужасно тихо и пусто... Тогда я думаю, что весь мир так же пуст и гол, как моя лаборатория, а жизнь так же мертва, как на этих камнях и коре. В этом мертвом молчании и пустоте наш дом кажется мне самым глухим и мертвым... Ах, Мадзя, в такие минуты я бы отдала лабораторию, дом, даже состояние, знаешь за что? За одного маленького племянника, который называл бы Стефана папой, а меня тетей! Как шумно было бы здесь, какое оживление царило бы в нашем монастыре!..

Ада закрыла руками глаза, но между пальцами скользнуло несколько слезинок. И в который уже раз Мадзя сказала себе, что ее богатая подруга несчастлива.

Со времени этого разговора в лаборатории Ады начались перемены. В углах каждый день появлялись новые туи, олеандры, пальмы, у стен - гиацинты, розы, вазочки с фиалками и ландышами. То ли перемены были незначительны, то ли панна Сольская рассеянна, достаточно сказать, что она не заметила их.

Однажды, войдя в лабораторию, Ада услышала шорох. Она остановилась посреди лаборатории, шорох не повторился. Подойдя к столу, она стала рассматривать в лупу один из лишайников и рисовать. Снова раздался совершенно явственный шорох.

"Мышь попала в мышеловку?" - озираясь, подумала Ада.

Ей показалось, что один угол лаборатории весь загроможден кадками растений, заметила она и расставленные везде цветочные горшки. Но тут шорох повторился, и Ада бросилась к туям и олеандрам.

- Что это? - воскликнула она, срывая черное покрывало. - Клетка? Канарейки?

Это действительно были канарейки; одна желтая, как тесто с шафраном, другая посветлей, зато с чубиком на головке. Ада с удивлением воззрилась на птичек, а те с испугом уставились на Аду.

На проволочной клетке лежал листок с надписью: "Добрый день, панна Ада!"

"Подарок Мадзи!" - подумала Ада, не зная, смеяться ей или сердиться. Она снова села за стол, но рисовать уже не хотелось. Ей любопытно было посмотреть на розовые клювики и темно-серые глазки, а больше всего на стремительные движения птичек, которые то поглядывали на нее, то разбегались по углам клетки, то с необыкновенно важным видом прыгали на жердочке или качались на колесике, вертясь при этом во все стороны так, что каждую минуту головка одной птички оказывалась на месте хвостика другой и беленькая грудка на месте желтой спинки.

Февральское солнце, которое с утра то пряталось за тучи, то снова показывалось, осветило в эту минуту лабораторию. Листья пальм и олеандров заблестели в его лучах, робкие цветы гиацинтов, роз и фиалок выступили на передний план, канарейки запели. Начала чубатая, ей завторила желтая, затем чубатая забилась в угол клетки, а желтая раза два попробовала голос и залилась такой песней, что вся лаборатория наполнилась ее звуками и колпаки потихоньку завторили ей.