Рукопись первого сборника стихов Пастернака «Сестра моя жизнь» была закончена уже в 1917 г., но из-за гражданской войны ему пришлось довольствоваться чтением его в поэтическом кафе. Эта книга, сразу принесшая славу Пастернаку, полна экстатических образов и пламенного пафоса, заставившего литературных критиков сравнивать его с совершенно неповторимой байронической фигурой русского романтизма — Лермонтовым. В 1925–1927 годах Пастернак опубликовал две поэмы на революционную тему — «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт». В позднейших сборниках, как, например, в «Волнах» (1931), его прежняя динамическая сгущенность ослаблена, а язык приобрел более прозрачный, более реалистический характер. В конце 1930-х годов Пастернак посвятил себя главным образом переводам лирической поэзии и Шекспира[1313].
Хотя эти строки появились за несколько недель до статьи в «Expressen», ее, а не их следует рассматривать как представление Пастернака шведской аудитории — слишком велики различия между жанрами обеих публикаций[1314] и между их адресатами. Различным оказался и резонанс, вызванный ими в шведском обществе.
Несколько позже вышла монография Нильссона об истории советской литературы, в которой большое внимание уделено пастернаковской поэзии двадцатых годов[1315]. Самобытность его манеры автор усматривает в сочетании пушкинско-тютчевских традиций с принадлежностью к футуризму. Он отмечает отчужденность поэта от современности и погружение в мир природы, при котором присутствие человека сведено к нулю. В главе развивается наблюдение, высказанное им в газетной статье 1946 года, о роли двойной «генеалогии» Пастернака: живописца слова, с одной стороны, и последователя Скрябина в звуковой организации стиха. Нагромождением образов, ассоциативностью мышления и импрессионистической колористической игрой Пастернак разрушает логику классического стиха. Нильссон провел здесь сопоставление Пастернака и Т. С. Элиота[1316]. Пастернак, по его словам, достиг зрелости поэтической техники перед 1917 годом, то есть раньше Элиота. Возвращаясь к положениям своей статьи в «Expressen» и развивая их, молодой литературовед подчеркивал, что новации русского поэта могли бы оказать громадное воздействие на современную лирику, если бы стали известны на Западе. В этой главе Нильссон коснулся и пастернаковской прозы 1920-х годов. Отметив, что ее сравнивали с Прустом, он находил в ней ту же стилистическую яркость, которая отличает лирику Пастернака.
Все творчество Пастернака, таким образом, Нильссон признавал органическим явлением эпохи модернизма. Концепция его близка лучшим из появившихся к тому времени на Западе очерков о поэте.
Став главой отдела славянской филологии Стокгольмского университета, авторитетнейшим в Швеции специалистом по русской литературе, Н. О. Нильссон принял живое участие в дебатах, сопровождавших появление романа «Доктор Живаго». Вскоре после выхода первого (итальянского) издания он поместил статью о нем в ведущем шведском литературном издании[1317]. Всю мировую прессу обошла его статья, излагавшая беседу, которую он имел с Пастернаком в Переделкине в сентябре 1958 года, незадолго до присуждения поэту Нобелевской премии[1318]. В 1959-м, вслед за разразившимся вокруг Пастернака скандалом, Нильссон предпринял попытку снова встретиться с ним, но органы КГБ воспрепятствовали этой встрече[1319]; на протяжении долгих лет Нильссону отказывали во въездной визе в СССР. Его статья, появившаяся в 1959 году в академической прессе[1320], заложила основы целой школы в пастернаковедении, которую составили ученики и последователи Нильссона в Стокгольмском университете и в Скандинавии[1321] и которой суждено было сыграть важную роль в науке о русской литературе XX века.
Выступление Нильссона в «Expressen», с подразумеваемым противопоставлением двух, казалось бы несоизмеримых, величин — Шолохова и Пастернака, всколыхнуло страсти, вызвав дискуссию о принципах отбора нобелевских кандидатов. 9 ноября 1946 года, за пять дней до объявления лауреата текущего года, в литературном приложении к крупнейшей шведской газете «Dagens Nyheter» были помещены несколько высказываний по поводу незамеченных или несправедливо обойденных Академией кандидатов[1322]. Большая шапка на первой странице приложения гласила: «Fyra röster om förbigångna Nobelkandidater. Goda namn på överståendelista» («Четыре голоса об обойденных нобелевских кандидатах. Хорошие имена в списке пропущенных»). Под ней размещались рядом две статьи: одна редакционная[1323], а другая — известного шведского литературного критика Кнута Янссона (Knut Jaensson; в том же, 1946, году он стал ведущим автором на страницах «Dagens Nyheter»)[1324].
Янссон напомнил: в истории нередко случалось, что отвергаемые было новаторы впоследствии становились общепризнанными, канонизированными классиками. Мы заблуждаемся, полагая, будто в наших силах назвать явления высшего порядка в текущей литературе. Янссон привел длинный список писателей прошлого, которые, по его мнению, премии не получили бы (Ките, Гоголь, Киркегард, Стендаль, Достоевский), и писателей XX века (Толстой, Чехов, Горький, Ибсен, Пруст, Валери и т. д.), которые вниманием Нобелевского комитета были обойдены. Однако несмотря на случавшиеся ошибки, продолжал он, можно сказать, что выбор обычно делали на серьезном академическом, вызывающем уважение уровне. Во всяком случае, можно быть уверенным, что промах с Толстым больше не повторится. С другой стороны, даже нелепо премировать действительно великих — Нобелевская премия не должна становиться целью гения. Шолохов в статье не упомянут ни разу, и это умолчание тем красноречивей, что весь сыр-бор разгорелся именно из-за него.
Статью Янссона сопровождали четыре заметки, помещенные на страницах 2–3 под общим заглавием «Голоса об обойденных». Они принадлежали: шведскому прозаику, виднейшему представителю пролетарской литературы Ивару Лу-Йуханссону; шведскому прозаику, будущему Нобелевскому лауреату (также выходцу из пролетарской среды) Эйвинду Йонсону; литературоведу-марксисту, доценту Уппсальского университета Виктору Сванбергу; норвежскому прозаику Сигурду Хулю. Заявив, что по-настоящему крупным писателям (таким, как Лев Толстой) Нобелевскую премию никогда не давали, и ратуя за то, чтобы премию вообще назначали не индивидуумам, а коллективам, Лу-Йухансон писал:
Но если, несмотря на эти мои слова, мне все же предложат назвать писателя, достойного премии больше других, — то, конечно, я скажу: Шолохов. Он создал монументальный эпос поколения. Его «Тихий Дон» всегда будет числиться среди величайших эпических произведений. Войны и крови там столько, что дана точная картина нашей эпохи. Там есть лирика и нежность — это изображение современного человека. Но прежде всего — это свежее искусство, великое искусство, свободное искусство. В моем списке первое и единственное имя — Это Михаил Шолохов.[1325]
Эйвинд Йонсон привел длинный перечень обойденных авторов, включавший, в частности, Стриндберга, Ибсена, Горького, Золя, Фрейда, Джойса, Пруста, Валери, а из живущих — Андре Жида, Хемингуэя, Фолкнера, Драйзера, Элиота, Андерсена-Нексе, Лагерквиста, Мартинсона и Уинстона Черчилля[1326]. Виктор Сванберг, настаивая на обязательности присуждения премии писателю из России, утверждал:
Мысль о присуждении премии русскому писателю, очевидно, совершенно чужда Шведской академии, которая при двух поколениях проигнорировала сперва Льва Толстого, а затем Горького. (Премия Бунину была скорее всего политическим демаршем.) Шолохов заслуживает премии и в силу его принадлежности к традиции мирового реализма, и за свои собственные достижения.
Только таким образом, по мнению Сванберга, Академия сумеет загладить свой позор. Но так как этого все равно не произойдет, автор самые большие свои надежды связывал с Андре Жидом (называя, впрочем, попутно и Андерсена-Нексе)[1327]. Сигурд Хуль, сожалея, что в наш век предпочтение отдают технической виртуозности перед масштабом личности, назвал своими кандидатами Элиота и Хемингуэя[1328].
Таким образом, двое из четырех авторов, которые откликнулись на поставленные редакцией вопросы, — Лу-Йуханссон и Сванберг — выступили с настоятельным предложением о присуждении премии Шолохову. То, что такая респектабельная либеральная газета, как «Dagens Nyheter», отвела столь заметное место двум этим леворадикальным авторам, с их атакой на Шведскую академию, само по себе выглядело беспрецедентным. Провозглашение двумя центральными фигурами культурной жизни на ее страницах Михаила Шолохова лучшим из кандидатов нынешнего года, имело, конечно, более широкий резонанс, чем мнение Блумберга, высказанное перед тем в коммунистической «Ny Dag».