кресла инструкцию по безопасности и начал обмахиваться, с жадностью выпил воду, которую принесла стюардесса, и даже поднялся и пропустил пассажиров, которые сидели на соседних местах, полез в нагрудный карман и нашел наконец пластинку с таблетками, они, наверное, были старые и давно болтались в этом пиджаке, он стал выдавливать таблетку дрожащими пальцами, она раскрошилась, он неловко собирал кусочки и слизывал их с пальцев. Приятный холодок во рту немного его успокоил. Сейчас подействует, сейчас станет легче, твердил он себе. Он не мог смотреть в окно, не мог ответить на вопросы девушки рядом с ним, он только неловко улыбался и старался дышать.
Он спасал себя. Никто этого не знал. Он спасал себя, живого или мертвого. Ему надо было себя спасти. Ему было ради кого. Моторы заревели, и он чуть не заплакал. Выдавил еще одну таблетку, она оказалась целой, он отправил ее под язык. Потом положил руку на кресло впереди себя, уронил на нее голову и стал считать. Чтобы отвлечься от мыслей, от темноты в глазах, от боли, которая как будто расползалась и сковывала все тело. Он старался. Только бы не перестать дышать…
Они взлетели. Турецкий капитан что-то говорил по громкой связи и, наверное, шутил, потому что пассажиры смеялись. Он прикрыл глаза и мысленно улыбнулся ему. «Давай же, не подведи меня, парень». Самолет разбежался и оторвался от земли неожиданно легко. Все. Вот и все. Все. Господи, сколько же всего оказалось в этом коротком слове. Огромном слове. Они поднимались все выше, разбивая облака, навстречу солнечным лучам и светлому небу. Они летели. Он дышал. Отказался от предложенных сладостей и обеда, попросил только сладкого крепкого чая. В глазах по-прежнему была пелена, он плохо видел, но дышать стало немного легче. В стаканчике плавал ломтик лимона, он сунул его в рот и почувствовал вкус. Прикусил онемевшие губы и почувствовал боль. Слева опять закололо, но он ухмыльнулся и сказал себе: «Прекрати». Теперь это было бы просто глупо — взять и умереть вот так в облаках, на полпути. Он опять улыбнулся. Он и в самом деле оказался на полпути. В рай. Во всех смыслах. На полпути к ней. И на полпути в тот самый, небесный рай. Раз уж они были в небе. И если отбросить коньки в облаках, тебя уж точно отправят в рай, решил он, спускать в ад клиентов, которые своими силами забрались так высоко в небеса, — слишком хлопотно, никто из архангелов не станет морочить себе этим голову. Таких уже только самотеком — в рай. Он тихонько засмеялся своей шутке, выпрямился в кресле, уложил на коленях портфель поудобнее и прикрыл глаза.
— Что за совет в Филях? — спросила Ниночка, которая вернулась из города и обнаружила все свое семейство собравшимся вокруг кухонного стола.
Ей вкратце рассказали о случившемся, и она присвистнула.
— Ну и дела, слушайте, даже с моими ровесниками ничего подобного не случалось! Прямо захотелось поскорее состариться, надо же, какие страсти кипят в жизни после семидесяти, погони, коварство, подвохи врагов на каждом шагу, а уж интриги, интриги… — Она с довольным видом улыбнулась.
— Ничего смешного, — сердито сказала ее мать. — Вот мы отпустили Николая Ивановича совершенно в никуда! У него нет номера их телефонов, старший сын там обещал отрезать ему голову, зачем, спрашивается, надо было туда вообще лететь? Ну зачем? Спрятали бы его тут.
— Так я и говорю, интриги и страсть, любовь и коварство!
— Прекрати, пожалуйста, Нина! Леонид Сергеевич, а где вы вообще собираетесь искать вашего друга, если что? Вы хоть знаете фамилию этих людей, адрес, паспортные данные?
— Да вот только фамилию и знаю, Верочка. Фамилию их Коля запомнил, кто-то из сыновей хвастался визами в паспорте, вот он и запомнил. У меня на бумажке написано. Сейчас пытаюсь их найти…
— А как вы его ищете? — спросила неугомонная Ниночка.
— Пока через знакомых, у меня есть друг в Алании, он там редактор одного журнала, и я хотел узнать через него…
— Вы что, серьезно? — Ниночка скорчила гримасу. — Вы еще объявление дайте в этот самый журнал. Что? Так и собирались сделать? Вот вы неандертальцы.
— Нина!
— Извините. Но правда. Вы как дети, сейчас же можно за пять минут найти кого угодно. Давайте мне сюда имя и фамилию. И город, если есть.
Она уткнулась в телефон, а минут через пять спросила:
— Этот? — и сунула Леониду под нос фотографию бородатого турка с модной прической «самурайский пучок» в обнимку с Николаем Ивановичем. Они сидели под деревьями в каком-то саду.
— С ума сойти! — воскликнул Леонид. — Да, это он. Это же Кемаль?
— Ну, наверное, — кивнула Ниночка. — В профиле написано: Кемаль Ознур. Над «о» две точечки. Не знаю, как читается.
— А можно ему как-то написать, отправить сообщение?
— Больше вам скажу, ему можно взять и позвонить. Позвонить и все объяснить. Судя по профилю, он вполне цивилизованный дядька. О, в Лондоне часто бывает…
Она нажала на какую-то кнопку и сунула телефон Леониду. Кемаль ответил на звонок.
Сон не помог. Когда они приземлились, он почти ничего не видел, в глазах потемнело, виски сжало до ломоты, но он шел, не особо понимая куда, просто шел вместе со всеми за болтовней, смехом, топотом детских ножек. С трудом соображая, протянул паспорт, кивнул пограничнику и прошел к выдаче багажа. Простоял минут десять у вертящейся ленты и только потом понял, что у него с собой ничего не было. Чемодан так и остался там, в той очереди в Москве. Вот так. Всю жизнь он к чему-то шел, работал, никогда не думал о себе, заботился о семье, о других людях, а в самом конце вдруг оказался совсем один в зале аэропорта и даже без багажа. Вот к чему он пришел. У него ничего теперь не было. Он сбежал.
Он пошел к выходу, разволновался, не понимая, что ему делать теперь. Ему опять стало плохо, и он больше всего испугался, что умрет прямо здесь, и его запакуют в железный ящик и отправят обратно. К ней, к Тамарочке, чтобы она его хоронила. И эта мысль оказалась такой чудовищно страшной. Не мысль о смерти, нет. А то, что она, Тамарочка, будет его хоронить, что он даст ей шанс на последний роскошный спектакль, где она снова будет блистать во всей красе в роли безутешной вдовы. От этого его вдруг охватил настоящий звериный ужас и паника. Он стал задыхаться. Что делать? Он сунул руку во внутренний карман, хотел достать паспорт и выбросить, чтобы его только не вернули