имени и подумал:
«А он ведь, кажется, не был здесь?..»
И еще подумал:
«Черт с ними, что не пустили в гостиницу! А я — тут!»
Ради этого и в самом деле стоило сюда приехать.
Выбравшись из каких-то улочек-переулочков, кривых и мрачных, он попал на площадь и увидел огромную церковь, вернее — собор. Он был высокий, даже ночью, устремленный ввысь и чем-то очень знакомый.
Чем?
Да, видел такие же. Где? В годы войны?.. Да, в годы войны. В Германии, в Австрии, в Венгрии, в Чехословакии? И там такие соборы, но этот собор…
И он вспомнил. Это — Краков. Это — сорок пятый. Январь. Тогда был спасен город, тогда хоронили погибших. Рядом был собор, такой же, почти такой же, и, когда опускали в могилы завернутых в плащ-палатки друзей, собор вдруг заговорил, словно вздохнул: заиграл орган. Кто-то из поляков вдохнул воздух в меха органа, и звук его — трагический и мужественный — заглушил наш чахлый военный оркестр.
И тогда рядом была Нина. Военфельдшер. Нина Королева. Нина Федоровна. Москвичка. Его ровесница из отряда морской пехоты. И морская пехота брала Краков. Все это роднило его с ней. И не только это. Но просто он был глуп в то время, восемнадцатилетний младший лейтенант. А ведь, кажется, она… В Дрездене они виделись мельком, а потом в Праге, а что было потом?.. В Австрии и Венгрии он ее уже не видел.
Ночной город. Зима. Снег. Мягкая погода. И рядом — собор, такой памятный, хотя…
Все равно хорошо. Пусть не пустили в гостиницу — хорошо. Пусть эта глупая командировка — хорошо. Пусть…
Рядом с собором, а потом и на соседних улицах он заметил афиши, скромные и большие, русские и местные, и опять открытие: здесь, в этом соборе, оказывается, — концертный зал и органная музыка.
Ничего он не понимает в органной музыке. Вообще — в музыке. Но это надо послушать…
Под утро захотелось чуть отдохнуть. Сегодня у него лекция в университете. Он, конечно, расскажет студентам обо всем, о чем можно рассказать, и о том, если отбросить скромность, что во многих летающих аппаратах есть доля его работы, а вернее — во всех участвуют сотрудники его лаборатории, потому что без горючего, как все понимают, ни автобус не пойдет в рейс по земле, ни более сложные машины в небо. И здесь, на этой земле, как он знает, есть его прибор, а точнее их прибор, который изготовлен в его лаборатории, для проверки и подтверждения действия горючего при высоких скоростях и большой атмосферной нагрузке. А потом у него должна быть встреча с профессорами университета, в Академии наук, и, кажется, в обществе «Знание».
Он пошел в сторону вокзала, чтобы хоть там найти стул и чуть-чуть посидеть, но вдруг по пути увидел ночное кафе. Это было чудо, к которому он не привык. И когда он вошел туда, и с него взяли четыре рубля («Сегодня без программы»), он был счастлив и доволен, оказавшись в тепле и в звуках шумной музыки.
Милая женщина подошла к нему, как только он сел за отдельный столик, и сказала:
— Добрый вечер! Сверх положенного будете заказывать? Вы — один?
Ему понравилась эта женщина, и вся уютная обстановка кафе, и вежливость, к которой он не привык, и потому он ответил:
— Добрый вечер! Все, что вы посоветуете. Я один.
И добавил, уже шутя:
— Только с учетом сохранения моей талии! Хорошо?
— Ну, вам ничего, по-моему, не грозит! Вы такой — элегантный…
В эту минуту он почему-то подумал о концертном зале в соборе и о том, что надо с утра взять билеты. А то вдруг это сложно?
Как все это было — не скажешь.
Она назвалась Олей, но он спросил отчество.
— Васильевна, — сказала она.
Он как-то не мог называть ее без отчества, хотя она — девочка, и рядом с ним очень уж молода.
Когда она подходила к его столику и о чем-то спрашивала, и надо было что-то отвечать, он отвечал ей и говорил даже какие-то несвойственные ему слова, но неизменно:
— Ольга Васильевна…
В кафе теперь звучала тихая, но непонятная, утробная музыка.
— Вам нравится? — спрашивала она.
И он говорил:
— Нравится, Ольга Васильевна.
Она была красива, внимательна и очень молода, и он боялся ее чем-то обидеть. И ему было хорошо здесь.
Когда закрывалось кафе, они вышли вместе. Так случилось. Какая-то его фраза, и Ольга Васильевна попросила:
— Вы меня подождете? Я мигом. Но только на улице и не рядом с кафе. Чуть левее. Ладно?
Он ждал, и потом они вместе шли по ночному городу, хотя по часам уже было почти утро, но зима — это зима, и до рассвета было далеко.
— А вы не были замужем? — спрашивала она.
Смешно было отвечать на этот вопрос, но еще неразумней оговаривать ее («замужем», а не «женат»), она и в этом — сама юность, молодость.
— Нет, не был… Как-то так не получилось…
— А почему? — спрашивала она.
— Да как вам сказать, Ольга Васильевна? Любил когда-то одну женщину, но это давно было, на войне… А потом? Ничего не сложилось…
— И детей нет? — неожиданно спросила она.
Он смутился и пошутил:
— Раз жены нет, то, конечно, и детей…
Как себя вести с ней, о чем разговаривать — право, он не знал. Но ему было радостно, что она идет рядом с ним, такая молодая и красивая, и он вроде бы не противен ей, нужен.
Сколько ей лет? Двадцать, двадцать два?
Поверив в себя, он спросил.
— Двадцать шесть, — ответила Ольга Васильевна. — Всего двадцать шесть. Но, знаете, как я завидую вам и вообще таким людям, как вы. Войну прошли, все у вас… А мы? Мне, например, с моими ровесниками как-то неинтересно, скучно.
Еще они говорили о тресте столовых и ресторанов, где работает Ольга Васильевна, где ее все хвалят, и вот на Доску почета повесили ее фотографию, увы, не самую лучшую, но сняться хорошо она не успела, и о кафе, которое знаменито в городе, и где все девочки очень стараются, поскольку сфера обслуживания сейчас — главное, и об этом всюду говорят. И еще о чем-то…
«Влюбился! Дурак! Идиот! Влюбился! Зачем?» — думал про себя он, а сам слушал Ольгу Васильевну.
— Вы не в сфере обслуживания работаете?
Он смутился:
— Что вы, Ольга Васильевна!
А подумав, добавил:
— Впрочем, в какой-то мере…
В самом деле, почему его дело — не сфера обслуживания! Это даже забавно,