— И ты надеешься, что я хоть что-то пойму? — со скучающим видом спросила Филика.
— Нет, не надеюсь, — глаза доктора торжествующе заблестели. Да, наёмница не его территории и этим можно воспользоваться. По крайней мере, взять себя в руки и перестать её бояться. В конце концов, она пришла сюда не заказ выполнять… Да, доктору бы хотелось в это верить. — Если просто: один к двум шанса на выздоровление. Если ваш друг не вылечится за месяц, то, увы, не вылечится никогда…
— Теперь слушай меня, шерстяная морда, — Филика поднялась и нависла над доктором: так близко, что было слышно запах его смазанного дорогим вином и ещё более дорогим табаком дыхания. — Если ты не вылечишь Тартора за три недели, я лично выпорю тебе кишки…
Вопреки всем ожиданиям, Лакто остался невозмутим. По крайней мере — снаружи. Каких усилий ему это стоило — оставалось только гадать. Доктор слегка приподнялся с кресла, от чего они с Филикой столкнулись лбами.
— Слушай меня, наёмница, я в этой жизни повидал многое… — доктор говорил спокойно, тщательно выговаривая каждое слово. — Гораздо больше, чем может представить твоя миленькая головушка. Плевал я на твои угрозы. Мне не страшна смерть. В стенах этой клиники я слишком часто с ней виделся… Если ты и дальше будешь разговаривать со мной в подобном тоне — никто здесь и пальцем не шелохнёт ради выздоровления твоего любовника.
Некоторое время они молча испепеляли друг друга взглядами. Шерсть на лице Лакто взмокла от напряжения и липла к щекам. Филика часто дышала. Её левый глаз предательски подёргивался.
— Он мне не любовник, — прорвала пелену тишины Филика. — Налей лучше ещё вина.
Лакто налил ей и себе. Они выпили залпом.
— Будем считать, что этого разговора между нами не было, — сказал доктор.
— Будем… — вздохнула Филика.
— Ваше поведение оправдывается личностными мотивами, факторами усталости и резкой смены обстановки. Всё оно в сумме, помноженное на вспыльчивость характера…
— Ладно, я уже поняла, что ты очень умный, — подняла руки в знак принятия поражения Филика. — Признаю, что была неправа.
— Плата за курс лечения высока. Пятьдесят золотых. Для вас я готов сделать исключение и сбросить пару-тройку монет.
Филика лишь молча бросила на стол кожаный мешочек.
— Здесь шестьдесят золотых. Если вылечишь — сдача твоя…
— Я и весь персонал нашей клиники сделаем всё возможное, — сухо ответил Лакто, пряча мешочек в ящичке стола.
— Очень на это надеюсь, — с этими словами Филика вышла из его кабинета.
Из невидимой двери в стене вышел толстый человек в голубом халате.
— Ну, Кропус, что скажешь? — обратился Лакто к человеку.
— Что скажу? Думаю, этой даме не мешало бы у нас полечиться…
— Нет, просто она темпераментная, — встал на защиту доктор, — напоминает мою восьмую жену. Та тоже всё время грозилась кишки мне выпустить…
— Кажется, эта посетительница — первая, удержавшаяся не спросить про твои серьги, — сказал Кропус и допил остатки вина из горлышка.
— Когда же ты научишься пить хорошее вино? — возмутился Лакто.
Моррот не побрезговал возможностью пошвыряться деньгами. Сто двадцать пять золотых за заказ Гродица и ещё двадцать — остатки с прошлых дел. Месяц проживания в гостинице стоил восемнадцать золотых. Оставалась баснословная сумма. Слишком долго крот отказывал себе в удовольствии. Слишком много лишений, тяжб и опасности. Самое время расслабиться по полной! Таверны, бордели, вино и эль! Как же можно было жить так долго без всего этого?
Тос был более сдержан. Нет, несколько раз они с Морротом выдвигались на похождения… Но в основном, прим проводил время в своём номере или в городской библиотеке. Чтение нужной литературы всегда помогало ему оттачивать мастерство хладнокровного наёмника.
Филика за всё время ни разу не напивалась. Тос с Морротом шутили, что начали забывать, как выглядит их бывшая командирша. Они практически не встречались с ней в гостинице, а за её пределами — так подавно. Но забыть как выглядит Филика для проработавших с ней уже пять лет — задача непосильная, а от того и вызывающая смех. Если девушка и бывала в каких-нибудь увеселительных заведениях, то никто из друзей об этом не знал. Зато было ясно, что она частенько навещает лечебницу душевнобольных…
Тартор сидел на кушетке. Абсолютно голый. Знобило. Хоть бы трусы оставили, изверги… Стены были обиты мягким светло-фиолетовым материалом. Каким именно, Тартор не знал. Зато он знал, что в кажущейся целостности стен обязательно есть прореха — засекреченная дверь. Ведь как-то же он сюда попал, Гирен раздери всё и всех! И где еда?! В желудке пусто как в голове крысона! Они ведь должны кормить своих пациентов. Должны?..
Комната пугала своей тесной пустотой. Но больше всего она пугала освещением: выпуклый светильник щедро разбрасывал лучи электрического света. Неживой, неудобный свет. От такого мурашки сразу по коже. А если целыми днями под ним…
Внизу стены заскрипело. Тартор с замиранием в сердце наблюдал, как небольшой прямоугольник стены медленно въезжал вглубь. Образовался проём — слишком маленький, чтобы пролезть человеку. Может быть, в него просунут поднос с едой? Да, было бы здорово…
Но из проёма не выезжал поднос. Вместо этого, выползло что-то бесформенное, полное длинных тёмно-красных колючек. Тартор насторожился. Существо заметило его, вздыбило иголки и отвратительно зашипело. Наёмник огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь оружия. Напрасно. Единственная мебель — приколоченная к полу кушетка без простыней и подушки.
Раздался хлопок. Тартор не сразу понял, что произошло. А когда понял, ужаснулся: из его бедра торчала красная иголка существа. Притуплённая боль плавно растекалась по телу. И было в этой боли что-то сладостное, сверхъестественное. Ощущение неземной лёгкости и свободы. В ушах начинало звенеть, но следующий хлопок ещё можно было расслышать. Игла угодила в живот. Боли Тартор совсем не почувствовал. В глазах начинало мутнеть. Новые иглы безжалостно впивались в тело. Тартор испытал жгучую ненависть к существу. Он хотел задушить его, растоптать, изорвать на мелкие частички. Но ноги предательски подкосились, и он упал на мягкий пол.
Тартор очнулся. Над головой всё тем же мёртвым светом горела электрическая лампа. Тело ломило ужасно. Из кожи торчали иглы с засохшими кровоподтёками. Выдёргивать их было сплошным мучением. Всё горело внутри. Тартор насчитал двадцать три иглы… А потом его начало рвать. Но рвать было нечем… Тягучая желудочная слизь текла по лицу. Упав без сил на кушетку, Тартор пролежал долго. Может, несколько часов, может и дней… В комнате не было ни часов, ни солнечного света, чтобы вести отчёт времени…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});