Читать интересную книгу Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917 - Пайпс

Планы правительства в отношении императорской фамилии не принимали, однако, в расчет опасений интеллигентов-социалистов, что, оказавшись за границей, бывший монарх станет центром контрреволюционных заговоров. По этой причине они предпочитали содержать его дома под надзором. Как мы уже говорили, 3 марта Исполком проголосовал за арест царя и его семьи. Правительство тотчас же уступило требованию Исполкома и 7 марта объявило, что императорская фамилия будет содержаться под арестом в Царском, направив в Могилев четырех своих представителей для сопровождения арестованного. 8 марта, когда стало известно о переговорах с Англией, Исполком вновь вынес решение об аресте царя и его семьи, конфискации имущества и лишении гражданских прав. Чтобы воспрепятствовать отъезду бывшего царя в Англию, Исполком принял решение установить в Царском охрану из своих людей200.

Тем временем в Могилеве царь прощался с армией. 8 марта он написал прощальный приказ войскам, в котором завещал сражаться до победы и «повиноваться Временному правительству»201. Алексеев передал этот документ в Петроград, но Гучков, действуя по указанию кабинета, очевидно, не решавшегося перечить Исполкому, распорядился его задержать202. Позднее в то же утро царь прощался с офицерами Ставки. Он подходил к каждому и обнимал. Редко кто мог сдержать подступавшие слезы. Не в силах и сам вынести волнения момента, царь откланялся и вышел. «Сердце у меня чуть не разорвалось!» — записал он в дневнике203. В 4.45 пополудни он сел в свой поезд, но уже без своих вечных спутников генерала Воейкова и графа Фредерикса, которых по требованию Алексеева вынужден был отпустить. Перед отъездом Алексеев объявил царю, что тот должен считать себя арестованным204.

В этот же день, 8 марта, в Царское Село приехал генерал Корнилов, новый главнокомандующий Петроградского округа (он был назначен царем по настоянию Родзянко незадолго до отречения). Корнилов объявил императрице, что она находится под арестом, и расставил часовых во дворце и парке. Хотя эта мера была предпринята по требованию Исполкома, однако в действительности, напротив, обеспечивала безопасность императорской фамилии, ибо Царскосельский гарнизон стал вести себя дерзко и угрожающе. Согласно Бенкендорфу, Корнилов посоветовал Александре Федоровне при первой же возможности перевезти семью в Мурманск и там сесть на военный корабль, идущий в Англию205.

Императорский поезд прибыл в Царское утром 9 марта. Представленный охране как «полковник Романов», царь был немало поражен, увидев, что повсюду расставлены часовые и посты охраны и что передвижения его и членов семьи даже в пределах дворца строго ограничены. Свои апартаменты он не мог покинуть без сопровождения вооруженного охранника.

Узнав, что бывший царь уехал из Могилева, искушенные в истории интеллигенты-социалисты обеспокоились: их пугала аналогия с бегством Людовика XVI, настигнутого в Варенне. 9 марта члены Исполкома собрались в крайнем волнении. Чхеидзе заявил, что бывший царь, на самом деле находившийся в это время в Царском Селе, бежал и должен быть остановлен206. Совет решил воспретить ему покидать Россию, «хотя бы это грозило разрывом отношений с Временным правительством», и заключить в Петропавловскую крепость207. Делегация Исполкома, возглавляемая Чхеидзе, встретилась с правительством в тот же день и получила заверения в том, что царю не будет дозволено покинуть страну без разрешения Исполкома208.

Дабы убедиться, что бывший царь действительно находится в Царском, как его в этом убеждали, Исполком в тот же день (9 марта) направил туда отряд из трех сотен пехотинцев с пулеметным отделением под командованием С.Д.Мстиславского, эсеровского офицера. По прибытии на место Мстиславский потребовал, чтобы ему немедленно «предъявили арестованного». «Пусть он станет передо мной, — думал Мстиславский, — простым эмиссаром революционных рабочих и солдат, он — император, всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержец, как арестант при проверке в его былых тюрьмах».

«Мстиславский был в старом тулупе с пуговицами военного чиновника, с папахой на голове, при шашке и с браунингом, коего рукоять торчала из бокового кармана. Вскоре в коридор вышел бывший государь; он приблизился к группе, очевидно, желая заговорить; но Мстиславский стоял, не отдавая чести, не снимая папахи и даже не здороваясь. Государь остановился на мгновение, в упор посмотрел ему в глаза, а затем, круто повернувшись, ушел обратно»*.

* Такое описание со слов Мстиславского приводит Мартынов (см.: Царская армия. С. 198). Бенкендорф, бывший свидетелем этой сцены, говорит, что Мстиславский удовольствовался видом проходящего по коридору бывшего царя (Benckendorff Last Days. P. 49—50).

Благодаря мерам, предпринятым Корниловым209, императорская семья была отрезана от окружающего мира: ни один человек не мог попасть в Царское без позволения, все письма и телеграммы просматривались, телефонные разговоры прослушивались.

21 марта в Царском неожиданно объявился Керенский. Ему впервые довелось встретиться лицом к лицу с тем, кто был предметом самых яростных его думских выступлений. Описание Керенским этой встречи и впечатления, какое произвел на него царь, весьма любопытно:

«Вся семья в полной растерянности стояла вокруг маленького столика у окна смежной комнаты. От этой группы отделился невысокий человек в военной форме и нерешительно, со слабой улыбкой на лице направился ко мне. Это был Николай II. На пороге комнаты, в которой я ожидал его, он остановился, словно не зная, что делать дальше. Встретить ли меня в качестве хозяина или подождать, пока я заговорю? Протянуть ли мне руку или дождаться, пока я первым поздороваюсь с ним? Я сразу же почувствовал его растерянность, как и беспокойство всей семьи, оказавшейся в одном помещении с ужасным революционером.

Я быстро подошел к Николаю II, с улыбкой протянул ему руку и отрывисто произнес: «Керенский», как делал обычно, представляясь кому-либо. Он крепко пожал мою руку, улыбнулся, почувствовав, по-видимому, облегчение, и тут же повел меня к семье. Его сын и дочери, не скрывая любопытства, внимательно смотрели на меня. Александра Федоровна, надменная, чопорная и величавая, нехотя, словно по принуждению, подала мне руку. В этом проявилось различие в характере и темпераменте мужа и жены. Я с первого взгляда понял, что Александра Федоровна, умная и привлекательная женщина, хоть и сломленная сейчас и раздраженная, обладала железной волей. В те несколько секунд мне стала ясна трагедия, которая в течение многих лет разыгрывалась за дворцовыми стенами. Несколько последовавших за этим встреч с царем лишь подтвердили мое первое впечатление...

Склад ума и обстоятельства жизни царя обусловили его полную оторванность от народа. Он знал о пролитой крови и слезах тысяч людей лишь из официальных документов, в которых ему сообщали о «мерах», принятых властями «в интересах мира и безопасности государства». Эти доклады не доносили до него боли и страданий жертв, в них лишь говорилось о «героизме» солдат, «преданно выполнявших свой долг перед царем и отечеством». С детства его приучили верить, что его благо — это благо страны, а потому «вероломные» рабочие, крестьяне и студенты, которых расстреливали, казнили или отправляли в ссылку, казались ему чудовищами, отбросами человечества, которых следует уничтожить ради интересов страны и его «верноподданных»...

В каждую из своих редких и кратких поездок в Царское Село я стремился постичь характер бывшего царя. Я понял, что его ничто и никто не интересует, кроме сына и, быть может, дочерей. Такое безразличие ко всему внешнему миру казалось почти неестественным. Наблюдая за выражением его лица, я увидел, как мне казалось, что за улыбкой и благожелательным взглядом красивых глаз скрывается холодная, застывшая маска полного одиночества и отрешенности. Он не захотел бороться за власть, и она просто-напросто выпала у него из рук. Он сбросил эту власть, как когда-то сбрасывал парадную форму, меняя ее на домашнее платье. Он заново начинал жизнь — жизнь простого, не обремененного государственными заботами гражданина. Уход в частную жизнь не принес ему ничего, кроме облегчения. Старая госпожа Нарышкина передала мне его слова: «Как хорошо, что не нужно больше присутствовать на этих утомительных приемах и подписывать эти бесконечные документы. Я буду читать, гулять и проводить время с детьми». И это, добавила она, была отнюдь не поза.

И действительно, все, кто общался с ним в этом его новом положении пленника, единодушно отмечали, что Николай II постоянно пребывал в хорошем расположении духа и явно получал удовольствие от своего нового образа жизни. Он колол дрова и укладывал их в парке в поленницы. Время от времени занимался садовыми работами, катался на лодке, играл с детьми»210.