Иван молчит некоторое время, вперя взор в Годунова, потом спрашивает еле слышно.
Иван. Повтори, я не уразумел…
Картина двенадцатая
Стан Грозного, огороженный телегами. Горят костры. Ночь. Вдали огромное зарево пылающей Москвы. Голоса сторожевых: «Не спи, не спи…» У шатра на седельных подушках сидит И в а н. У его ног – Касьян, который пишет при свете железного фонаря.
Касьян (читает продиктованное ему царем). «Ливонский лагерь. Воеводе Юрьеву. Здравствуй, Никита Романович, на множество лет. А мы, слава богу, здоровы и духом крепки. Только кручинимся, что долго нет от тебя добрых вестей. Скорее отпиши нам о новом взятии городов ливонских да о побитии войск любезных братьев наших короля польского да короля свейского…»
Иван (задумчиво). Пиши дальше…
Входит Годунов в кольчуге и плоской железной шапочке.
Ты из Москвы?
Годунов. Из Москвы, государь.
Иван. Москва горит?
Годунов. Москва горит с четырех концов. Дерево жа, сушь, ветер… Головни несет по всему городу… Колокола звонят сами собой и рушатся с колокольнями. Народ бежит в Кремль, в воротах давка, по людям ступают… Львы, что сидели под башней, клетку разломали, мечутся по Красной площади. И слон сорвался с цепей. Горят ряды, горит Китай-город.[247]
Иван. Что же ты молчишь про Опричный двор?
Годунов. Опричного двора более нет, государь.
Иван. Многие этого хотели.
Годунов. Золотую посуду, коробья с дорогой рухлядью да книги я успел вывезти… Да и сам едва ушел вплавь с конем через Москву-реку…
Иван (Касьяну, диктуя). «Случилась у нас беда невеликая. Хан Девлет-Гирей, с сорока сыновьями и войском в триста тысяч татар, небрежением нашим перелез через Оку меж Серпуховом и Коломной, отрезал меня с обозом от большого войска и подошел к Москве. Но только зажег посады и слободы, а Москвы-реки не перешел, да и сам огня испугался… С божьей помощью мы с ханом справимся, – жалко только – много людей в плен увел и много скота поворовал. Ты, Никита Романович, чтобы за границами про нас пустое не болтали, найди перебежчиков, пошли их в Польшу, а найдутся – и в Неметчину пошли, пусть всюду говорят, что я с ханом повраждовал да и помирился, у нас началась любовь – какой не бывало…» (Протягивает руку.)
Касьян подает ему свиток и перо. Иван подписывает и – Годунову
Хан, должно быть, ждал, что ему мою голову в мешке принесут, да с тем мешком и въедет в Спасские ворота, – над Москвой царить и княжить?.. Прослышаны мы, что у хана уж ярлыки написаны, – как в былое время при Батые, а ли хане Узбеке, а ли Мамай-хане,[248] – раздавать русскую землю во княжение… Ах, ах, а я-то – грешный – поторопился, князей-то повывел… Чего смутный стоишь?
Годунов. Дозволь сказать тебе правду, государь…
Иван. Если ты смел – скажи правду.
Годунов. Государь, с ханом нам не справиться… Государь, беги в Ярославль, а лучше – в Вологду… Под Москвой стоят два земских полка да мужики деревенские с дубинками. Им хана под Москвой не удержать, ведь один – на десятерых! Большому войску ты велел отходить без боя от Коломны на север, – не уйти войску от ханской сабли, если хан покончит с Москвой… Беги, часа не медли.
Иван. За такие речи голову рубят, Борис.
Годунов. Знаю, государь. С тем и говорю…
Иван. Худо, стыдно отвечают мои опричники… (Указывая на зарево.) Видишь… Возлюблена богом Москва, возлюблена земля русская… В муках бытие ее, ибо суров господь к тем, кого возлюбил… Начала ее не запомнят, и нет ей скончания, ибо русскому и невозможное возможно… Так надо отвечать, стоя передо мной в страхе… А ханов на нас много наезживало…
Входит М а л ю т а.
Под Москвой выстоят земские полки?
Малюта. Люди осерчали, – надо выстоять…
Иван (Годунову). Возьми коня позлее, беги к большому войску, вели воеводам, оставя обоз, с поспешностью повернуть к Москве, навстречу хану… А голова твоя у меня в залоге. Ступай.
Годунов уходит.
Годунов успел вывезти казну. Возьми, не скупясь, сколько нужно, скачи на подставных конях в Ливонию, уплати жалованье войску и недоданное уплати до последней денежки… (Подает письмо.) Письмо отдашь Никите Романовичу.
Малюта. Послать бы тебе кого-нибудь другого…
Иван. С ханом управимся, хан сыт грабежом. Это еще не беда, Малюта… Беда впереди, если нам Ливонии не удержать…
Малюта (берет письмо). Великий государь, прощай…
Иван. Прощай. Без победы не возвращайся. Отдыха не проси ни у меня, ни у бога… Отдыха нам нет…
Малюта кланяется, отходит. Из глубины появляются мужики.
Малюта. Что за люди?
Первый мужик. Деревенские, от татар бежали.
Второй мужик. Вы мужиков-то, слышно, по лесам собираете?
Первый мужик. Мы сами вышли. Искать не надо…
Второй мужик. Беда-то какая, а? Конец света, что ли… Страх-то какой…
Малюта. Биться с татарами станете?
Второй мужик. Само собой, не сидеть же сложа руки…
Первый мужик. Железное бы нам чего-нибудь дали, – поспособнее для бою.
Малюта. Хлеб, пшено и оружие дадут, ступайте в обоз. Там же вас и в начало возьмут…
Первый мужик. Вот – спасибо.
Второй мужик. А энтот у вас кто сидит, важный?
Малюта. Приступите бережно, поклонитесь ему.
Иван (стремительно поднимается с подушек, подходит к мужикам). Крымский хан гуляет под Москвой, – гляди, как весело… А мне уж негде голову приклонить… Мой ли в том грех, что такая беда? А если и мой грех – выручайте меня… Не можно жить в стыде… Душа моя стонет, как вдовица, – выручайте меня…
Первый мужик. Батюшка, мы-то поможем…
Второй мужик. Мужика ты не знаешь, что ли… Сдюжим…
Близкий топот коней. Голоса сторожевых: «Стой, стой, кто едет?» Малюта вытаскивает саблю. Входят Суворов и Темкин.
Суворов. Здорово, государь. Как раз с князем у стана съехались. Я с левого крыла, из-под Москвы.
Темкин. Я с правого крыла… Государь, вести добрые.
Суворов. Татары насмерть остановлены под Москвой… Чего там!
Темкин. Под Серпуховской слободой двинули на них гуляй-город[249] да несколько тысяч телег с огненным боем.
Суворов. Под Рогожской слободой налетело на нас татар – не счесть, туманов десять… Алла, алла! Пылью солнце заволокло… Мы начали коней поворачивать и заманили татар на рогатки… А на рогатках мужики, вот эдакие лешие, с копьями поставлены, их хоть по колено в землю вбей, и начали мы татар сечь… Все поле увалили… Одни их кони теперь мечутся за Яузой.
Снова топот коней и крики сторожевых. Входит Василий Грязной в кольчуге и шлеме.
Грязной. Не пожалеешь, государь, что заплатил за меня тысячу рублев… Такую птицу поймал в поле. Сам дивлюсь… Не давался, одноглазый черт, маленько пришлось его помять… Веди его, ребята…
Двое опричников втаскивают связанного Мустафу.
Мустафа, первый улан у хана.
Иван. Развяжите дорогого гостя.
Грязной (развязывает Мустафу). Кланяйся государю большим поклоном.
Мустафа хрипит, косится на Ивана.
Спрашивай вежливо о здравии. Покоряйся, варвар, а то я тебе напомню Бахчисарай.
Иван. Отступи от него. (Мустафе.) Что молчишь, улан? Или без меры испугался моих воинов?
Мустафа. Делай свое дело, царь Московский, сажай меня на кол. Тогда увидишь, как я испугаюсь.
Иван. На кол я тебя не посажу.
Мустафа (с ужасом). Как же ты будешь меня мучить?
Иван. Дам коня, отпущу к хану… Ты ему скажешь – я-де спрашиваю: «Поздорову ли живет хан Девлет-Гирей?»
Мустафа (дико засмеялся). Хан здоров!
Иван. Доволен ли был хан нашими поминками?
Мустафа. Хан твои поминки враз проглотил да и не сыт.
Грязной. Смотри, я тебя научу отвечать государю.
Мустафа. Наши древние юрты Астрахань и Казань – вот какие поминки хочет от тебя хан… Царского венца да твоей головы – вот какие поминки…
Грязной. Государь, дозволь, я его успокою.
Иван останавливает его.
Мустафа. Почему ты не вышел против хана на Оку, а сидишь за телегами… Были бы в тебе стыд и дородство – ты бы вышел против хана и помер бы с честью.
Грязной (вместе с другими опричниками закричал). Пришибить его, собаку!