Главных фигурантов московских процессов 1936–1938 годов удалось заставить дать самые фантастические признательные показания без применения пыток, одной лишь силой убеждения: если будете хорошо себя вести, вас не расстреляют, и к тому же вам, как настоящему большевику, предстоит выполнить свое последнее партийное поручение. Зиновьев, Каменев и сторонники Троцкого надеялись, что Сталин убоится мирового общественного мнения и не станет казнить всемирно известных в прошлом вождей партии и Коминтерна. Бухарин, Рыков и другие правые верили, что Коба вспомнит, что они были его старыми соратниками, активно боролись с троцкистами и зиновьевцами и потому не представляют реальной опасности и не заслуживают смерти. У «ленинградцев» никаких иллюзий на этот счет уже не осталось. Опыт предшественников однозначно свидетельствовал, что признания в заговорах и шпионаже — верный путь в могилу. К тому же «ленинградцы» по складу своего характера были прагматиками-технократами, и убедить их во имя высших интересов партии взять на себя ответственность за несовершенные преступления было невозможно. Страх смерти понуждал подследственных отрицать выдвинутые против них чудовищные обвинения. Преодолеть его можно было только пыточными методами следствия.
Вознесенский, Кузнецов и их товарищи на следствии и на суде признали свою вину. Как выбивались эти признания, рассказал 29 января 1954 года следователям, пересматривавшим «ленинградское дело», один из немногих уцелевших, бывший 2-й секретарь Ленинградского обкома Иосиф Михайлович Турко, получивший 15 лет лагерей: «…Я никаких преступлений не совершал и виновным себя не считал и не считаю. Показания я дал в результате систематических избиений, так как я отрицал свою вину. Следователь Путинцев начал меня систематически избивать на допросах. Он бил меня по голове, по лицу, бил ногами. Однажды он меня так избил, что пошла кровь из уха. После таких избиений следователь направлял меня в карцер, угрожал уничтожить меня и мою жену и детей, а меня осудить на 20 лет лагерей, если я не признаюсь… В результате я подписал все, что предлагал следователь…»
В полном соответствии с традициями московских процессов 30-х годов, и на этот раз следователи были рядом со своими подследственными во время процесса, чтобы контролировать их поведение и не допустить отказа от ранее данных показаний. Бывший заместитель начальника Следственной части по особо важным делам МГБ полковник Владимир Иванович Комаров, арестованный вместе с Абакумовым, на допросе рассказал, как это было: «В Ленинград поехал я и еще десять следователей… Перед отъездом в Ленинград Абакумов меня строго предупредил, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. «Головой отвечаешь», — сказал он». Но все прошло как надо. Имя канонизированного к тому времени Жданова на процессе не прозвучало, и в ночь на 1 октября 1950 года Вознесенский, Кузнецов и другие были расстреляны по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.
Сохранилось письмо на имя Маленкова Амаяка Кобулова, бывшего с 1938 года заместителем министра госбезопасности Украины, а в момент написания письма, в апреле 1954 года, томившегося в Бутырской тюрьме. В этом документе приводятся сведения о широчайших масштабах репрессий на Украине и о том, что первый секретарь ЦК КП Украины не пытался ничего сделать, чтобы их ограничить. Младший из братьев Кобуловых, отчаянно цепляясь за жизнь, пытался сыграть на противоречиях Хрущева и Маленкова и дать Георгию Максимилиановичу компромат на Никиту Сергеевича. Но спастись А.З. Кобулову не удалось, равно как и не удалось убедить Маленкова в своей версии, что с Украины в Москву Хрущева перевели в качестве наказания. Ведь производство из первого секретаря компартии Украины в первые секретари Московского городского комитета партии, да еще с добавлением должности секретаря ЦК ВКП(б), понижением назвать было весьма трудно. На самом деле Сталин вызвал Хрущева в Москву в качестве своего наиболее вероятного преемника сразу после того, как расправился с ленинградской командой.
Никита Сергеевич вспоминал: «Однажды, когда я был во Львове, Сталин позвонил мне и срочно вызвал в Москву. Шли последние месяцы 1949 года. Я ехал и не знал, что меня ждет. Могло возникнуть много неожиданных сюрпризов. Такая тогда была ситуация. Ехал я и не знал, зачем еду, куда и в каком положении буду возвращаться. Сходные переживания как-то выразил Булганин после обеда у Сталина, сказав мне: «Вот едешь к нему на обед вроде бы как другом, а не знаешь, сам ли ты поедешь домой или тебя повезут кое-куда». Он это произнес, будучи под крепким градусом. Но ведь что у трезвого в голове, то… Булганин отразил мысли многих, если не всех нас. Сложилась общая обстановка неуверенности в завтрашнем дне. Итак, выехал я в Москву. Сталин говорит: «Довольно вам на Украине сидеть. Вы там проработали много лет». «Да, 13 лет. Время мне уходить оттуда, хотя отношение ко мне там очень хорошее, и я благодарен всем людям, которые меня окружали и помогали мне в руководстве на Украине». «Мы хотим перевести вас в Москву. У нас неблагополучно в Ленинграде, выявлены заговоры. Неблагополучно и в Москве, и мы хотим, чтобы вы опять возглавили Московскую парторганизацию. Пусть Московская парторганизация будет опорой Центрального Комитета». Я ему: «Если Вы доверяете, то я сделаю все, что в моих силах, и охотно вернусь в Москву в качестве секретаря Московского комитета партии». «Нет, не только, вы будете здесь еще и секретарем ЦК».
Этот разговор состоялся как раз перед 70-летием Сталина. И он добавил: «Вы приезжайте ко дню моего рождения». Я и приехал к этому декабрьскому дню. Сдал дела на Украине, перебрался в Москву. Тут меня избрали секретарем МК, я начал работать по новой. Быстро увидел, что мой приезд в Москву противоречил предположениям Берии и Маленкова. У меня сложилось тогда впечатление, что Сталин (он этого не сказал мне), вызывая меня в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в столице и понизить роль Берии и Маленкова. Мне даже иногда казалось, что Сталин сам боится Берии, рад был бы от него избавиться, но не знает, как это получше сделать. Перевод же меня в Москву как бы противопоставлял нас, связывая Берии руки. Сталин, как мне казалось, хорошо ко мне относился и доверял мне. Хотя он часто критиковал меня, но зато и поддерживал, и я это ценил».
Вслед за Ленинградом Сталин провел чистку в Московской парторганизации. 20 октября 1949 года Сталину и членам Политбюро поступило письмо за подписью трех инженеров одного из московских заводов (впоследствии было установлено, что фамилии авторов письма вымышленные), где указывалось на серьезные недостатки в работе первого секретаря МК и МГК ВКП(б) Г.М. Попова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});