Начался, как и задумал Колобок, аукцион. Длился он недолго: Мара, видя, что народ собрался вовсе не бедный, после третьего или четвертого повышающего цену ауканья назвал число столь великое, что никто после этого аукать не решился. На эти деньги можно было прикупить небольшое княжество. А Полелюй у себя на чурбаке даже подпрыгнул, поскольку со всякой крупной сделки полагалась ему доля.
Мутило начал стаскивать с Налимовой морды уздечку.
Полелюй в гневе привстал.
– Э, нет, – сказал цыган Мара, – Уважь, дорогой, продай вместе с уздечкой…
– Да разве это уздечка? – удивился Мутило. – Да она же давно отрухлявела!
Стыдно знатоку с такой на люди показаться! Это уж я по бедности своей никак на новую не наскребу…
– Друг любезный, мне и старенькая сойдет!
– Понимает, что к чему, – объяснил Колобок из сумы. – Прекрасно он сообразил, что за конь, не впервые такого покупает…
– Что ему за корысть? – спросил Жихарь. – Ветхая уздечка рано или поздно порвется, и уйдет Налим, словно рыба сквозь дырявую вершу…
– Хе, – сказал Колобок. – Сперва цыган потешит себя вволю – ведь загнать до смерти водяного коня нельзя, да и покалечиться он не может. А потом продаст его втридорога где–нибудь в полуденных странах какому–нибудь владыке. Среди них такие любители водятся, что жен и детей отдадут в заклад, не говоря уже о державе, чтобы достать себе подобное чудо…
Тем временем торговый договор свершился, поводья Налима были бережно переданы из полы в полу. Цыган Мара начал отсчитывать золотые кругляши, отгоняя цыганят от мешка. Мутило ему охотно помогал в этом.
Не спеша подошел ярмарочный староста Полелюй – приглядеть за добросовестностью расчета, получить причитающееся.
– Налог с продаж – не захочешь, да отдашь! – приговаривал он.
Налог был здесь устроен так хитро, что пришлось доплачивать и Мутиле, и цыгану, что несколько отравило обоим радость от сделки.
Мара, впрочем, быстро утешился, вскочив на новообретенного коня. Толпа раздалась к ограде, и великий наездник показал, на что они в паре с таким скакуном способны. Налим помчался вдоль ограды, прилегая на поворотах к земле, но всадник без седла и стремян держался прочно. Жихарь вспомнил свой собственный страх во время скачки по лесу и покраснел.
Мара тем временем прыгнул коню на спину и стал отбивать чечетку, выкрикивая:
– Ай, жги, черноголовый!
Потом подскочил, перевернулся в воздухе и встал на руки. Налим бежал с прежней резвостью. Заядлые лошадники закричали здравицы коню и всаднику:
такое даже за деньги и на ярмарке не часто увидишь.
– Даже жалко его коня лишать, – сказал Жихарь Колобку. – Уж как я на Мару зол, а все равно жалко. Теперь меня Налим совсем уважать не будет…
– Ничего, – откликнулся Гомункул. – Выучишься со временем не хуже. А проучить его надо, да и Полелюя тоже.
– За что Полелюя–то? Он же честный!
– Он не честный, – вздохнул Колобок. – Он принципиальный.
– Это как?
– А вот так. Принципиальность – это та же честность, только себе на выгоду.
Понял разницу?
Жихарь кивнул. Он и раньше эту разницу понимал, но не знал, как она называется. Теперь узнал.
Тем временем цыган снова уселся на конскую спину, несколько раз поднял Налима на дыбы, после крикнул Мутиле: «Продешевил, родимый!», – разогнал коня, перемахнул сперва через ограду торга (толпа за оградой раздалась в стороны), потом через куда более высокий частокол, что обычному коню было бы, конечно, не под силу…
– Поминай как звали! – ахнул богатырь.
– Вернется, никуда не денется, – сказал Колобок. – Это конь не притомится, а цыган не железный. Ты давай–ка помоги Мутиле дотащить денежный мешок до постоялого двора и сразу сюда возвращайся. Все делай, как уговорились, понял?
В толпе никого, кстати, не удивило, что дурачок толкует о чем–то с собственной сумой: а с кем ему еще толковать?
Богатырь протолкался к водянику, с кряканьем закинул добычу за спину и под покрасневшими от зависти очами людей потащил к постоялому двору.
Полелюй нагнал их у самого крыльца. Был он уже без стражника и без козла.
– Вот можешь ведь честным быть, если захочешь! – похвалил он водяника. – Всегда бы так.
– Могу, – сказал Мутило. – Хоть под водой, хоть на суше.
– А коня–то жалко, – поддразнил Полелюй.
– Жалко, – сказал Мутило. – Только готов биться об заклад, что конь к вечеру снова наш будет. И без всякого мошенничества, на чистом разуме!
Добром возьмем, по–хорошему!
– Об заклад… – задумался Полелюй. – А велик ли заклад?
– Да вот же он! – Мутило показал на Жихаря с мешком.
Полелюевы глазки (тоже, кстати, покрасневшие) мгновенно загорелись.
– Была не была – бьюсь! Но если чего замечу, вы и этих–то барышей у меня мигом лишитесь!
Побились при свидетелях.
Жихарь вернулся на конское торжище. Торги приувяли, шли неходко: все вспоминали недавнюю сделку и были недовольны собой.
Вскорости вернулся и цыган Мара. Он вспотел и, чтобы не застудиться на ветру, вел Налима мелкой рысцой.
– Добрый конь, дяденька, – тонким голосом сказал Жихарь. – Дай покататься!
Мара спешился, поглядел на рыжего дурачка с сожалением, пошарил в карманах, но пряника не нашел и для утешения щелкнул богатыря в лоб.
Жихарь не показал обиды и молвил:
– Только чтой–то конь тебя обнюхивает?
– Где? – не поверил Мара, оглянулся и увидел, что Налим, раздувая ноздри, вправду втягивает в себя воздух. Конь обнюхал нового хозяина с ног до головы, потом жалобно заржал.
Цыган помрачнел.
– Дяденька, а правду ли сказывают: кого конь понюхает, тот сегодня же помрет? – спросил богатырь все тем же придуренным голосом.
– Одни бабы такое болтают, да еще вот сущеглупые, вроде тебя, – проворчал цыган.
По конской морде покатились крупные, с гусиное яйцо, слезы.
– Видишь, баро, – он тебя уже и оплакивает, – сказал Жихарь. – Купил лошадку, а покататься всласть и не придется…
И сам заплакал, предварительно себя же ущипнув как следует.
– Вздор говоришь, гаджо, – утешил его цыган. Правда, в голосе его уверенности не водилось.
Тут сверху послышались отвратительные звуки. Мара задрал голову. Над ним кружился большой черный ворон, непрерывно разевая клюв и хрипло каркая.
Чтобы ни у кого не возникло сомнений, кому именно предназначено карканье, ворон еще и опростался на красную рубаху.
Мара вскинул вверх долгие свои руки, но черный оскорбитель уже был таков.
– Ой–ой, – сказал Жихарь. – Это уже точно к покойнику.
Мара, ругаясь по–своему, оттирал рукав. Где–то в глубине ярмарки ни с того ни с сего заорали петухи.
– Дяденька баро, берегись! Где–то смерть твоя ходит!
Дурачков бить не принято, а вот прислушиваться к ним люди прислушиваются, сколь отважны бы они ни были.
– Дяденька, у меня, на тебя глядючи, переносье чешется! – испуганно воскликнул богатырь. – Значит, о скорой смерти слышать!
Вокруг них начали собираться люди. Цыганки из Марииого табора, услышав, в чем дело, начали потихоньку тревожиться.
– У тебя нынче сад, дяденька, не поздно ли зацвел? – продолжал неугомонный дурачок.
– Откуда у цыгана сад? – огрызнулся Мара и грубо отпихнул Налима, который продолжал его обнюхивать.
Прибежал маленький, рыжий, как Жихарь, лохматый песик, сел возле цыганских блестящих сапог, склонил мордочку вниз и завыл так пронзительно, как воют собаки только по ночам, да к тому же далеко не всякой ночью.
Цыганки словно того и ждали – подхватили.
Бесшумно выпорхнул откуда–то нетопырь, которому среди бела дня вовсе не полагается летать, сделал круг возле цыганской головы и сгинул.
Приковыляла, наконец, и сбежавшая от продажи рябая курица. К хвосту ее прилипла здоровенная соломина. Она поклевала Мару в сапог и запела петухом.
– О–о–ой! – стонал Жихарь. – Не к добру ты, дяденька, этого коня купил! Ты через него смерть примешь! Такое, дяденька, даже с вещими князьями бывало…
Бедный цыган оказался как бы в некоем роковом круге. Он озирался, не зная, как унять худые предзнаменования.
– И еще мыши тебе портки прогрызли, – добил его Жихарь. – Эх, закрылись все радости, встретились напасти…
Мара задрал подол длинной рубахи, поглядел на свежую дырку в атласных штанах и схватился за голову. Цыганки окружили его, оттеснив богатыря, залопотали.
«Дело сделано», – сказал себе Жихарь и отдалился за ограду, но красную рубаху из виду не выпускал.
Через какое–то время он увидел, что Мара схватил за рукав купца в полосатом одеянии и с повязкой на голове. Цыган показывал на коня, махал руками.
Купец долго не понимал, в чем дело, а когда понял, запрыгал от нежданной удачи. Чего уж там ему Мара наплел, как сумел объяснить внезапную продажу себе в убыток драгоценного жеребца – слышно не было. Били по рукам, передавали поводья…