Читать интересную книгу Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915 - Леонид Андреев

Гавриил Гавриилович. Ого! это уж в самые отдаленные, не ближе.

Голова. Да и то ежели с снисхождением.

Некто (взволнованно). Ну, конечно, так оно и есть. Воистину соблазн, и как это я? Тьфу, тьфу, отыди, сатана. Намек! форменный намек, не то что прокурор, а и ребенок всякий поймет! Отрекаюсь, поспешно отрекаюсь.

Голова. Вот сам видишь, батя, каково это, а других осуждаешь! С виду-то оно легко, а как вдумаешься, так со всех сторон каторгой пахнет. Хорошо, что умный человек с нами, а без него давно бы уж поминай как звали! Тю-тю! Двери-то закрыты?

Гавриил Гавриилович. Закрыты. А по-моему, уж не так это и трудно, — только бы ум был. Позвольте мне? Свечной завод, говорите? — ну и поставьте его спиной к свечному заводу, Галкин не обидится.

Молчание. Размышляют.

Барон. Это хорошая мысль. А вы как полагаете?

Некто. Не знаю. Может, хорошая, а может, и нехорошая. Ничего не понимаю. Один соблазн и больше ничего! Не знаю-с.

Барон. Но вы изволите молчать, Анатолий Наполеонович?

Мухоморов. Молчу-с. Анна, ты понимаешь?

Голова. Ну, держись, сейчас распишет… о Господи!

Мухоморов (небрежно). Да и расписывать нечего, все и так ясно… Конечно, здесь есть маленькая аллегория или символ, как говорится, но для тонкого ума это не представляет затруднений. Господа, — а что такое свеча?

Подавленное молчание.

Голова. Свеча, ну, и свеча, — да не пугай ты, Христа ради!

Мухоморов. Так-с. Свеча — это свет, не правда ли? Следовательно, к кому станет задом ваш господин Пушкин? (Поднимаясь.) К свету-с! К просвещению! (Свистящим шепотом.) К самому министерству народного просвещения!

Молчание.

Голова. Ну и дела! Одно слово: капут. Как ни упирайся, а капут. Плакал мой лабаз! Ваше Превосходительство, помилосердуйте, освободите — прикажите сами его поставить, как вашей душеньке угодно.

Ее Превосходительство. Но я не понимаю или я должна? Но что? Если бы дело касалось идэи, я могла бы, но здесь… Но помогите же нам, гениальный ум! Мы умоляем!

Мухоморов. Нет уж, какое я имею право. Извольте сами.

Голова. На колени перед тобой, что ли, становиться? Помоги!

Мухоморов. Извольте сами.

Голова. Да не упирайся ты, как козел. Скажи! Тебе при твоем уме это все равно что плюнуть, а мы мучаемся!

Барон. Мы просим вас.

Все просят.

Мухоморов. Хорошо-с. Но тогда уж позвольте не мне, а моей музе. Анна! скажи.

Ожидание, полное надежды. Маслобойников даже разинул рот.

Анна. Надо у Пушкина весь зад обсадить деревьями.

Мухоморов (торжествующе). Что-с? каково-с? Так по слову самого поэта и выйдет: широколистные дубравы и прочее. Анна, я тебя благодарю.

Всеобщее ликование.

Голова. Спасибо! Выручил Мухоморов! Свечи зажигайте! занавески отдергивайте! Эх, музыку хорошо бы! Урра!..

Занавес

Комментарии

Список условных сокращений

ЛН — Литературное наследство, т. 72. — Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. М., Наука, 1965.

Письма — Письма Л. Н. Андреева к Вл. И. Немировичу-Данченко и К. С. Станиславскому (1913–1917). — Уч. зап. Тартуского ун-та, вып. 266. Тарту, 1971, с. 231–312.

ПССА — Андреев Л. Н. Полное собрание сочинений. СПб., А. Ф. Маркс, 1913.

Реквием — Реквием. Сборник памяти Леонида Андреева. М., Федерация, 1930.

СС — Андреев Л. Н. Собрание сочинений, т. 1–13 — Просвещение; т. 14 — Московское книгоиздательство; т. 15 — Шиповник; т. 16–17 — Книгоиздательство писателей в Москве.

ЦГАЛИ — Центральный Государственный архив литературы и искусства (Москва).

Мысль*

Впервые опубликовано отдельной книгой (без указания издательства), СПб, 1914.

Андреев задумал драму «Мысль» — по мотивам своего раннего одноименного рассказа — в конце октября 1913 г. «Помните ли Вы у меня рассказ „Мысль“ — о некоем докторе Керженцеве, который притворился сумасшедшим, чтобы убить, а потом сам разобрать не может, притворялся ли он или действительно он сумасшедший? — писал он Немировичу-Данченко 31 октября 1913 г. — Явилась у меня шальная идея: сделать из этого драму <…>. „Мысль“ — это не инсценировка, а совсем самостоятельная работа, т[ак] к[ак] рассказ написан без лиц и без диалога… Я чувствую возможность дать еще более, чем в „Екатерине Ивановне“, нечто весьма правдивое, серьезное и важное. Никаких поз, игры, нарочничанья, заигрывания с залом, никаких эффектов» (Архив Музея МХАТ, ф. Н.-Д., ед. хр. 3146/13).

Захваченный новым замыслом, Андреев, по его собственному признанию «с бешенством» принялся за работу и написал пьесу менее чем за полторы недели. Уже 8 ноября он сообщил Немировичу-Данченко о том, что «Мысль» завершена и что в театр немедленно будет отправлен готовый экземпляр. А за два дня до того он поделился с режиссером своими личными впечатлениями от написанного: «То, что вышло, мне нравится. Нет типов, ни сценических, ни литературных, а есть просто живые люди <…>. И есть большая внутренняя драматичность, неослабевающее напряжение; и есть какая-то большая правда и большая серьезность» (Архив Музея МХАТ, ф. Н.-Д., ед. хр. 3146/14).

В Художественном театре пьеса была встречена в целом благожелательно, хотя высказывались опасения по поводу чрезмерной «мрачности» ее содержания. Андреев пытался рассеять эти сомнения. «Касательно мрачности и могущих быть упреков за нее — не стану уверять, что это совсем невозможно, — писал он Немировичу-Данченко 17 ноября 1913 г. — Во многих головах, как кол дубовый, засела мысль о какой-то бодрости и жизнерадостности — но в чем таковые заключаются, никто из вопиющих и сам не знает… Ибо вся эта внешне бодрая литература по существу своему есть самая унылая и безнадежная: мрачно то, что бездарно и надумано…» И пояснял свою точку зрения: «Это — трагедия, т[о] е[сть] протекает она в тех нагорьях жизни и мысли, где вопросы уже не рассматриваются под углом обывательского настроения, где мерки иные и следы. Признать „Мысль“ мрачной — это признать мрачным и негодным для сегодняшней сцены всего Ибсена, Гауптманна, Чехова — почти всю литературу, — признать мрачной, всякую драму или трагедию, что же останется?» (Архив Музея МХАТ, ф. Н.-Д., ед. хр. 3146/16).

По замыслу Андреева, пьеса должна была дать «двойное, полное знание изнутри и извне» о трагедии Керженцева и в этом смысле преодолеть субъективность рассказа, которую автор видел в том, что в дневниковых записях душевные переживания Керженцева фиксировались лишь в его собственном произвольном восприятии. Поэтому на сцену были выведены персонажи, которые в рассказе занимали незначительное место или вовсе отсутствовали, — писатель Савелов и его жена, «бледный молодой человек» Крафт, доктор-психиатр Семенов, сиделка Маша и другие. Более того, действительное душевное состояние героя само по себе не слишком интересовало автора. Когда Л. М. Леонидов, приступив к работе над заглавной ролью, спросил автора, сумасшедший Керженцев или нет, — определенного ответа не последовало. Андреев оставил за артистом право по его усмотрению или трактовать трагедию Керженцева как трагедию «чистого» интеллекта, или выдвинуть на первый план сугубо камерный мотив отвергнутой любви (см. об этом: «Леонид Миронович Леонидов. Воспоминания, статьи, беседы, переписка». М., 1960, с. 285).

По настоянию Немировича-Данченко, увидевшего в «Мысли» широкие возможности для актерского психологического творчества, она была принята к постановке в Художественном театре. Андреев приветствовал решение поручить роль Керженцева Л. М. Леонидову, а не В. И. Качалову, как предполагалось ранее. Он опасался, как бы Качалов «не переанатэмил», не дал слишком большого мороза, не потащил слабого зрителя на слишком крутые, холодные и чуждые вершины. Ему казалось, что хотя Леонидов и «не даст такого высокого интеллектуального образа», но зато «весь вопрос с мыслью он переведет в сферу эмоциональную (в которой он сильнее Качалова), даст живое страдание, может вызвать слезы и тем очеловечить Керженцева» (Архив Музея МХАТ, ф. Н.-Д., ед. хр. 3146/18).

Премьера «Мысли» в постановке Вл. И. Немировича-Данченко состоялась в марте 1914 г. Однако, несмотря на отмеченное почти всеми рецензентами психологически достоверное исполнение Леонидовым роли Керженцева (артист играл с таким огромным нервным напряжением, что вскоре заболел и был вынужден даже на время покинуть сцену), — спектакль успеха не имел. Критика полагала, что автору «Мысли» не удалось убедительно реализовать свои новые театральные идеи. Писателя, а вслед за ним и режиссера-постановщика упрекали в стремлении «вытравить» сюжетное движение из наиболее существенных сцен, в выпячивании «бьющей по нервам патологии», в нагнетании «бесцельного мучительства» и т. д. Тем не менее, вопреки всем бранным и язвительным отзывам в печати, Андреев увидел в спектакле доказательство справедливости своих идей о «новом театре». Но его попытки опереться на Немировича-Данченко, убедить его в том, что МХТ, поставив «Мысль», одержал художественную победу, на этот раз действия не возымели. Итоги проделанной работы привели режиссера к выводу, что искусство Художественного театра в главном направлении все же не соответствует творческим устремлениям Андреева. После 19 представлений «Мысль» была снята со сцены МХТ и исключена из его репертуара.