Читать интересную книгу Земля лишних: Исход. Новая жизнь. За други своя. - Андрей Круз

— Как ты, Guapa? — спросил я, присев рядом у костра.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Все удачно сложилось. С тобой можно воевать.

— Только воевать? — поддел я ее.

— Прекрати! Не только, но воевать тоже можно, если время от остального останется, — засмеялась Бонита и стукнула меня кулаком в плечо. Затем она спросила: — Что теперь?

— Хочу этого урода допросить по‑быстрому. Мало ли что тут еще происходит?

— Да, надо, — согласилась она. — Ты не забыл, кстати, что я русского языка не знаю?

— Нет, не забыл.

— Я понемножку учить его начала, несколько фраз пока. Такая у нас будет официальная версия.

— Хорошо, — кивнул я решительно. — Буду учить со всей строгостью, как в техасских школах!

Я уже успел, к удивлению своему, узнать, что школы на территории Техаса практикуют битье учеников по мягкому месту неким деревянным веслом. Впрочем, в Техасе и в Старом Свете во многих школах это практикуется, а уж когда здесь проповедники стали определять законы, то такая практика стала обычной. Будут дети — отдам в школу подальше от Техаса.

— Я тебе дам «строгость», — зевнув, пригрозила Бонита. — Забыл, как я стреляю?

— Да уж, забудешь такое. Ладно, пойду. Ты со мной?

— Иди, я не хочу, — отмахнулась она. — Лучше здесь подожду.

Я поднялся от костра и пошел к грузовику, в кузове которого сидели связанный пленный и охранявший его мужчина с АКМ.

— Пить ему давали? — спросил я у охранника.

— Давали, — кивнул тот. — А кормить не стали — обойдется.

Я сел на боковую скамейку, посмотрел на пленного внимательно. На вид — классический мелкий уголовник с немелкими отсидками. Из тех, что успевают за ворота тюремные выйти, чемодан на вокзале украсть и обратно сесть. Руки как синяки, на пальцах «перстни» еще с малолетки. На худой груди, видной через распахнутый ворот «камка», тоже все было покрыто синими разводами «партаков». Тот еще гусь, в общем.

— Ну рассказывай, как ты, кто ты, что ты? — предложил ему я.

— С чего это? — притворно‑равнодушно спросил он.

— А мне интересно, — усмехнулся я, — что ты за тварь такая.

— Душу, что ли, излить предлагаешь?

— Мне до твоей души как до дохлой крысы, — вполне честно ответил я. — Просто рассказывай.

— А мне что, за этого типа скидка будет? — Впервые в его голосе проскочил какой‑то интерес.

— Пожалуй, что и будет, — кивнул я. — Насчет жизни не обсуждается, тут ты по‑любому в пролете, но можно обсуждать, как проживешь оставшееся время — тихо и мирно или плохо и больно.

— Куда везете? — проглотив слюну, спросил пленный. На его худой шее дернулся кадык.

— В Аламо. Там допросят, потом — к судье, — не стал я ничего придумывать.

— И как тут судьи? — Снова какой‑то интерес.

Не проникся товарищ еще местными реалиями — чувствуется, что и вправду на что‑то рассчитывает. Это он зря: тут другие правила, особенно если с поличным взяли.

— Нормально, — показал я ему большой палец. — Подумает и изречет: «Вы будете повешены за шею и провисите на веревке до тех пор, пока не наступит смерть». Потом вывезут из города, выберут дерево, петлю перебросят, к фаркопу машины веревку привяжут и подтянут тебя повыше. Потом падальщикам бросят.

Кадык на грязной шее опять дернулся.

— Это какой вариант? Плохой?

— Хороший, — отрицательно покачал я головой. — Почти идеальный.

— Хорошие у вас варианты, — нервно усмехнулся пленный. — А плохой тогда какой?

— Допросят. Будут пытать. Потом продадут конфедератам. Там проживешь еще сколько‑то — будешь в болотах плотины строить. Будут бить, кормить впроголодь, чтобы не подох, а потом начнешь от болотной сырости гнить заживо и загнешься. Когда работать больше не сможешь, даже под палкой, — пристрелят.

— Я, по‑твоему, зону не топтал? — чуть даже возмутился он.

— Там не зона, там — рабство, — поправил я его. — Зона по сравнению с этим — лагерь «Артек». Ты в этом мире сколько?

— Месяца три примерно, — ответил он, подумав.

— Дольше, чем я, а ума не набрался, — укорил я его. — Нет тут ни «зон» тебе привычных, ни адвокатов, ни сроков даже. Тебя взяли на дорожном грабеже, убийствах и изнасилованиях. А это означает, что ты вне закона, правил и прочего. Каждый поступит с тобой по своему обычаю. Тебя уже нет, ты теперь вроде вредного насекомого, не человек. Тебя никто не защитит, не простит и не пожалеет. А мне за тебя еще премию выпишут. Оружие, что с вас взяли, — тоже мое. Я на тебе уже заработал, и что с тобой будет — мне все равно. Тьфу — и растереть.

— А чего тогда сидишь здесь? — спросил он.

— Хочу узнать кое‑что, — ответил я. — Расскажешь мне здесь — не придется рассказывать после, когда тебя в розетку воткнут и уговаривать начнут. Тебя везут знаешь куда? Как раз к ним в город, к тем, кого вы захватили и как баранов продавать везли. Думаешь, они не знают, что их ждало? И что ждет теперь тебя?

— A с чего ты взял, что продавать? — пошел он в отказ.

— За дурака меня держишь? — спросил я его. — Даже отвечать лень.

— Беспредела не боитесь, значит? — с некой угрозой спросил пленный. — Кроме меня люди есть, спросить могут.

Я засмеялся — искренне, от всей души. У пленного даже глаза на лоб полезли от удивления.

— Дебил ты, ей‑богу, — сказал я, отсмеявшись. — Это там, в той жизни твои кореша сила еще какая‑то, пока вам дышать дают. Потому что тамошние законы вас защищают непонятно зачем. Не людей от вас защищают, а вас от людей. Без защиты закона вы вообще никто. И здесь вы — пустое место. Ну взяли вы этих людей подлостью, не ожидали они, лопухнулись. А если бы не лопухнулись, то они всю вашу кодлу бы на куски порвали, даром что там одни торговцы.

Пленный ничего не ответил — лишь зло посмотрел исподлобья. Но я его нежную душу, равно как и блатную гордость, щадить не собирается:

— Посмотрел я на вас в бою — вам только у школьников конфеты тырить, а не с оружием по степи гонять, — продолжил я. — Хуже баранов, дерьмо, ничто. Пустота. Две девчонки и один мужик, а вас сколько было? Семнадцать? Тыловой заслон они оставили, курам на смех… встали на дороге и в носу ковыряются. Знаешь, за сколько мы их перещелкали? Секунд пять, я даже рожка одного до конца не расстрелял. Спросят за него… Не смеши.

Я посмотрел на злобно пыхтящего пленного. Разумеется, я несколько преувеличивал, но — на пользу делу. Поэтому продолжат оттаптываться на его достоинстве:

— Такие кореша в Порто‑Франко было завелись, так мы их на глазах всего города ногами топтали и в окна выкидывали, — вспомнил я эпизод с сутенерами. — Потом отобрали все, что они нажили, — и из города погнали. И кто за них спросил? Пока мы из города не уехали, носа на улицу не высунули. Ты понял? В этом мире любой ребенок, родившийся здесь, стреляет в десять раз лучше и быстрее, чем ты. Если взять школьника лет десяти и тебя — я на школьника поставлю сто к одному и выиграю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});