Он поднял подсвечник. О если бы у него были крепкие зубы с резцами и клыками, как стальные шипы! Или сильные руки, или, хотя бы, сильный разум. Чтобы уметь посылать свою мысль куда хочешь, как это умеет Сеси. Увы, он был болен, он был паршивой овцой, выродком. Он даже — Тимоти поежился и приблизил к себе пламя свечи — он даже боится темноты. Братья презирают его. Бион, и Леонард, и Сэм. Они смеются над ним, потому что он спит в постели. Сеси тоже спит в постели, но это другое дело — ей необходима удобная обстановка, чтобы отправлять свою мысль на вольную охоту в дальние пределы. Но Тимоти, спал ли он хоть раз в прекрасном, полированном гробу, как другие? Нет, никогда! Мать разрешила ему завести свою комнату, свою постель, свое зеркало. Ничего удивительного, что семья шарахалась от него, как от распятия. Хоть бы крылья выросли у него за плечами! Он задрал рубашку и, изогнувшись, разглядывал собственную спину. Снова вздохнул. Никакой надежды. Никакой.
Внизу царило возбуждение, оттуда доносились таинственные звуки, залы, двери и потолки были уже обтянуты черным крепом. Потрескивали тонкие, черные свечи, горящие в лестничных пролетах. Слышался голос матери, высокий и твердый. Голос отца эхом отзывался из сырого погреба. Старый деревенский дом жил напряженной жизнью, и брат Бион возвращался откуда-то снаружи с двумя огромными двухгаллоновыми кувшинами.
“Я просто обязан быть на вечеринке, Пак”, — сказал Тимоти. Паук медленно крутился на конце шелковистой паутинки, и Тимоти ощутил одиночество. Он будет начищать гробы, собирать поганки и пауков, помогать развешивать черный креп, но когда праздник окончится, он никому не будет нужен. Чем меньше попадается на глаза паршивая овца, чем меньше разговоров об уродце, тем лучше.
Внизу бегала Лаура.
“Сбор семьи! — кричала она радостно. — Сбор семьи!” — Было ощущение, что ее шаги звучат во всех комнатах одновременно.
Тимоти снова прошелся мимо комнаты Сеси, она спокойно спала. Раз в месяц она спускается вниз. А так — все время в постели. Милая Сеси. Ему захотелось спросить ее: “Где ты сейчас, Сеси? В ком ты? Что происходит? Может, ты сейчас за теми холмами? И что там делается?” Вместо этого он прошел к комнате Эллины.
Эллина сидела за письменным столом, сортируя пучки светлых, рыжих и темных волос и обрезки ногтей, собранных на месте ее работы в салоне красоты в Меллин Виллидж, в пятнадцати милях отсюда. Она работала там маникюршей. В углу стоял крепкий гроб красного дерева с ее именем на крышке.
“Убирайся, — сказала сестра, даже не взглянув на него. — Я не могу работать, когда ты ошиваешься рядом”.
“Канун Дня Всех Святых, Эллин, ты только подумай!”- сказал он, стараясь говорить приветливо.
“Хм! — Она положила несколько обрезков ногтей в маленький белый мешочек и сделала на нем пометку. — Тебе-то что с этого? Что ты об этом знаешь? Ты же в штаны наложишь от страха. Иди-ка лучше в свою постельку”.
Он чувствовал, что его щеки горят.
“Мне нужно помогать по дому, а еще гробы полировать”.
“Не отвалишь — найдешь завтра дюжину пиявок в своей постели, — пообещала Эллина равнодушно. — Пока, Тимоти”.
В гневе он бросился вниз по лестнице и врезался в Лауру.
“Смотри, куда несешься!” — процедила она сквозь зубы, гордо повела плечом и, подобрав юбку, проследовала прочь. Он подбежал к открытой двери погреба и вдохнул струю сырого, пахнущего землей воздуха, идущую снизу.
“Времени мало осталось, — крикнул отец. — Давай, спускайся, а то они прибудут раньше, чем мы будем готовы”.
Тимоти помедлил ровно столько, чтобы выслушать и уловить миллионы звуков по всему дому. Братья сновали туда-сюда, как поезда на станции, переговариваясь и споря. Если стать в каком-нибудь одном месте и постоять достаточно долго, то рано или поздно каждый из домочадцев хотя бы раз пройдет мимо тебя, и бледные его или ее руки будут чем-нибудь заняты. Леонард со своим черным медицинским чемоданчиком, Сэмюэль с громадной, пыльной книгой под мышкой. Бион, перетаскивающий из автомобиля бесчисленные емкости с напитками…
Отец отвлекся на секунду, чтобы дать Тимоти скребки и тряпку. Он постучал по крышке огромного гроба из красного дерева. “Давай, парень, надрай его, а я займусь следующим. Пошевеливайся, а то проспишь всю свою жизнь”.
Натирая поверхность гроба, Тимоти заглянул внутрь.
“А дядя Эйнар — большого роста, да, папа?”
“Угу”.
“Очень большого?”
“Ты что — по размерам гроба не видишь?”
“Я только спросил. Он семи футов высотой?”
“Слишком много болтаешь, парень”.
Около девяти часов Тимоти вышел во двор в октябрьскую ночь. Почти два часа под порывами ветра, то теплыми, то холодными, бродил он по лужайкам, собирая поганки и пауков. Сердце, в предвкушении событий, снова стучало чаще. Сколько родственников прибудет? Семьдесят? Сто? Он миновал ферму. “Если бы вы только знали, что произойдет в нашем доме”, — сказал он ярко освещенным окнам. Он взобрался на холм и глядел вдаль, на городок, отходящий ко сну. На башне ратуши можно было различить белеющий циферблат огромных часов. Городок тоже ничего не знал. Тимоти принес домой много банок с пауками и поганками.
В маленькой домашней часовне совершался краткий ритуал, схожий с подобными ритуалами, происходящими в течение года. Отец нараспев декламировал темные строки, прекрасные, белые руки матери двигались, совершая оборотное благословение. На церемонию собрались все дети, кроме Сеси, которая оставалась в постели наверху, но она тоже присутствовала. Можно было заметить, как, вот сейчас, она выглядывает из глаз Биона, через миг смотрит вокруг глазами Сэмюэля, потом матери, а потом ты чувствуешь мимолетное движение, и она уже в тебе, а вот ее уже нет.
Тимоти молился темному, а желудок его был как холодный, тугой узел. “Пожалуйста, пожалуйста, помоги мне вырасти, помоги мне стать как мои братья и сестры. Сделай так, чтобы я не отличался от них. Если бы я только мог колдовать с чужими волосами, как Эллина, или заставлять людей влюбляться в себя, как это умеет Лаура, или читать странные книги, как Сэм, или работать в таком месте, как Леонард и Бион, чтобы все меня уважали. Или хотя бы обзавестись когда-нибудь семьей, как это сделали когда-то мама и папа…”
В полночь над домом разразилась гроза. Дом сотрясался от ударов грома, снаружи плясали поразительные белоснежные молнии. Послышался звук приближающегося, все засасывающего торнадо, обнюхивающего, как гончая, влажную ночную землю. Затем распахнулась с треском дверь главного входа и застыла неподвижно, наполовину сорванная с петель, и вот явились бабушка и дедушка — прямиком из древней страны!
После этого гости пошли один за другим. То вдруг начинало трепетать боковое окно, то скрипело крыльцо главного входа, то раздавался стук с черного хода. Из подвала доносились загробные вздохи, осенний ветер пел в каминных трубах. Мать наполнила большую хрустальную чашу для пунша алой жидкостью из кувшинов, привезенных Бионом. Отец метался по комнатам, зажигая новые и новые черные, тонкие свечи. Лаура и Эллина разбрасывали по полу магические травы. А Тимоти стоял в центре всей суматохи, он был бледен, руки его дрожали и он только украдкой осмеливался бросать по сторонам робкие взгляды. Хлопанье дверей, смех, бульканье льющейся жидкости, тьма, завывание ветра, шелест крыльев, звуки шагов, взрывы голосов, приглашения у входов, призрачный треск оконных переплетов, тени скользящие, приходящие, уходящие, колышущиеся.
“Ну-ну, а это, должно быть, Тимоти!”
“Что?!”
Чья-то холодная рука коснулась его руки. Над ним нависало длинное, заросшее лицо. “Хороший парень, ладный парень”, — сказал незнакомец.
“Тимоти, — сказала мать. — Это дядя Джексон”.
“Здравствуйте, дядя Джексон”.
“А вон там…” — мать повлекла дядю Джексона дальше. Дядя Джексон обернулся на Тимоти через плечо и подмигнул ему.
Тимоти снова остался один.
Откуда-то из тысячемильной дали, из тьмы, усеянной огоньками свечей, он услышал высокий переливчатый голос. То была Эллина. “А мои братцы, вот они-то уж точно не промах. Как вы думаете, тетя Моргиана, где они работают?”
“Понятья не имею”.
“Они владеют похоронным бюро в городе”.
“Что?!” — голос выражает восторг и изумленье.
“Вот именно! — пронзительный смех. — Как вам это нравится?!”
Тимоти стоял очень тихо.
Смех утих. “Они приносят домой пищу для мамы, папы, для всех нас, — говорила Лаура, — за исключением, конечно, Тимоти…”
Неловкая пауза. Дядя Джексон требовательно спрашивает: “Ну? В чем дело? Что там неладно с Тимоти?”
“О, Лаура, твой язык…”, — сказала мама.
Лаура снова начала говорить. Тимоти зажмурился. “Тимоти не может… э-э… ну, он просто не очень любит кровь. Он так хрупок”.