Как он и ожидал, настоятель тотчас покачал головой.
— Увы, сын мой, тебе нельзя у нас остаться. Это не постоялый двор, здесь не живут просто так.
— Но Микас-то живет! Я тоже могу переписывать книги, и работать наравне с братией.
— Нет, нет. Микас — старик, а ты… Ну, разве что примешь монашеский постриг, — иронично вздернув бровь, заметил отец Бовейн. Бенвор растерянно замолк. Такого поворота он не ожидал. Настоятель усмехнулся и выразительно поскреб ногтями аккуратную тонзуру на макушке.
— Если это единственный выход… — нерешительно начал Олквин. — В конце концов, служить Господу — не самый худший удел.
Отец Бовейн хлопнул ладонями по коленям.
— Ты — и служить Господу? С твоей-то гордыней? Или с тех пор, как ты покинул эти стены, в тебе добавилось смирения? Что-то не похоже.
Бенвор опустил голову. Настоятель вздохнул.
— Я понимаю, каково тебе сейчас. Овдоветь в молодости — это тяжко, но все люди когда-нибудь умирают. Господь посылает тебе испытания…
— Хватит, святой отец, — оборвал его Олквин. — Он все время мне что-нибудь посылает. Я уже начинаю привыкать терять всех близких мне людей.
— Никакого смирения, — задумчиво констатировал настоятель. — Да и будь оно… Что ты можешь принести в дар дому божьему? У тебя теперь ничего нет, никакого имущества.
На это Бенвору было нечего возразить. Монастырь действительно не принимал к себе просто так — что воспитанников на обучение, что новых послушников.
— К тому же, — продолжил отец Бовейн, — ты значишься в "черном списке" короля. Если о тебе узнают, нам всем несдобровать. Даже если никто не придет сюда искать — не забывай, твоя голова оценена золотом. Сам я, конечно, буду молчать, но не могу поручиться, что вся братия окажется столь же бескорыстной. Не надо вводить их в искушение.
— Понимаю, — пробормотал капитан. — Простите, святой отец, за причиненное беспокойство.
— Никто не выгоняет тебя в лес на ночь глядя, — тут же спохватился настоятель. — Завтра будет новый день, и Господь обязательно пошлет тебе надежду. Сегодня можешь переночевать здесь. У Микаса хватит места.
Бенвор кивнул. Светиться перед остальными обитателями Кампа ему и правда не стоило.
— Благодарю, святой отец. Не сомневайтесь — на рассвете я покину эти стены.
* * *
В крошечной келье горела одинокая свеча, тускло освещая деревянное распятие на стене, узкое ложе в углу и низкий стол, весь заваленный исписанными пергаментами.
— И куда вы теперь пойдете, милорд? — расстроенно спросил писарь.
— Не знаю, Микас, — печально ответил Бенвор. — Попробую добраться до Олквинау…
— Только этого не хватало! — испугался старик. — Уж там-то вас точно будут поджидать.
— Но я же должен узнать, что с Ланайоном.
— А что с ним может быть? Либо присягнул и прощен, либо давно похоронен. В любом случае вам в родовой замок лучше не соваться.
— Тогда больше некуда, — тихо произнес капитан.
— Ложитесь-ка спать, милорд, — засуетился Микас. — Кто знает, когда вам теперь доведется ночевать под крышей? За меня не беспокойтесь — я постоянно работаю ночами, привык уже. Все равно бессонница, а свечи здесь и днем приходится жечь.
Устроив Бенвора на своей жесткой постели, старик сел за стол, открыл чернильницу и принялся старательно переписывать один из скрученных рулоном пергаментов. Вскоре дыхание юноши выровнялось. Оглянувшись и хорошенько прислушавшись, Микас поднялся и на цыпочках прокрался в дальний угол кельи. Встав на колени, он осторожно, стараясь не шуметь, вытащил из стены камень, пошарил рукой в отверстии и извлек наружу тугой сверток. Вернувшись к столу, писарь развязал тряпицу и развернул на столе пачку нарезанных и сшитых листов. Открыв последний, Микас сел и стал что-то добавлять внизу убористо исписанной страницы. Вскоре к пачке добавился новый лист, и старик продолжил увлеченно писать, еле успевая макать перо в чернила.
* * *
Бенвору снова снился один и тот же кошмар. Горели стены, кричали люди, со всех сторон летели стрелы и копья… Он проснулся раньше, чем случилось самое страшное, но сердце все равно тревожно колотилось, отдаваясь тупой болью. Поежившись от уже привычного ломящего озноба, Олквин сел и завернулся в колючее одеяло. Услышав шорох, сгорбившийся за столом Микас быстро обернулся.
— Что это вы не спите, милорд? — заискивающе поинтересовался он. Бенвор встряхнул головой и встал.
— Кошмары. У тебя окошко открывается?
Вскочив, писарь распахнул маленькую раму, и в душную келью ворвался свежий весенний ветер. Юноша почти высунулся наружу. Было новолуние, и густо усыпанное звездами небо предвещало назавтра солнечный день.
Услышав за спиной какой-то шум, Бенвор оглянулся. Микас стоял в углу на коленях, торопливо заталкивая что-то в дыру. Выпавший из стены камень и привлек стуком внимание капитана.
— Что это там у тебя? — полюбопытствовал Олквин.
— Ничего, милорд, — неестественно-тонким голосом поспешно отозвался писарь. Бенвор подошел и потянул за тряпку. Микас вцепился и не отпускал.
— Покажи, — велел юноша. — Что ты от меня прячешь?
— Это не от вас! — взмолился старик. — Прошу, не надо!
После короткой борьбы сверток достался капитану. Микас жалобно кряхтел и цеплялся за рукава Бенвора, мешая ему развернуть рукопись. Даже попытался опрокинуть на нее свечу. Олквин поймал пламя рукой, зашипел, обжегшись, и отвесил Микасу легкую затрещину.
— Строчишь доносы ищейкам, старый пень? — разозлился он. — Я же вижу, там повсюду мелькает мое имя!
— Нет, милорд! — вскричал тот, падая на колени. — Я никогда бы не предал вас! Это не доносы!
Бенвор оттолкнул его, зажег новую свечу и принялся разлеплять склеенные воском листы. Микас тихо скулил, съежившись на земляном полу.
— Умоляю вас, милорд, — снова завел он. — Не читайте этого. Мне так стыдно…
— Почему?.. — начал Олквин и, вглядевшись в аккуратный текст, воскликнул: — Тут про Джелайну!
Микас обхватил его сапог и завыл в голос.
— Милорд! Пощадите старика! Вы запретили мне говорить, и я подчинился. Молчал об этом даже на исповеди! Но это же невозможно — держать в себе такое! Я записывал — и облегчал душу. Простите меня!
Бенвор осторожно переворачивал исписанные до хруста страницы, поражаясь подробности изложения. У Микаса оказалась удивительно цепкая память и на редкость понятливый ум. Не разбираясь в некоторых вещах, он попросту записывал, как есть. Слова из далекого будущего, выведенные чернилами на желтом пергаменте, в транскрипции с чужого языка смотрелись чудаковато среди цветистого, полного традиционных высокопарных эпитетов повествования об удивительной гостье из "ордена странников средь миров и времен". Вчитываясь, Олквин изумлялся тому, как точно писарю удалось передать то незабываемое ощущение судьбоносности с виду обычного августовского вечера, и при том не упустить ничего важного.
Чувствуя, как его всего трясет, Бенвор бережно пролистал до конца. Здесь было отражено почти все, что произошло за минувшие полтора года. Чернила на последних страницах были совсем свежими. Рукопись обрывалась на сегодняшнем визите Бенвора к настоятелю. Юношу снова охватило недавнее состояние безысходности.
— Микас, — хрипло позвал он. — Друг мой, у тебя настоящий талант. Прости за то, что ударил. Я и предположить не мог, что ты все так хорошо понимаешь.
Старик стоял рядом, виновато опустив голову.
— Милорд, я знаю, что мне не следовало писать об этом. Клянусь, ваш секрет умрет вместе со мной. Никто никогда этого не узнает. Никто не найдет мой тайник. А хотите, я сожгу рукопись, когда закончу? Сегодня же закончу и сожгу!
Бенвор встал, освобождая Микасу место за столом.
— Садись, — велел он. — Дописывай. Но жечь не надо. Меня самого, возможно, завтра уже не станет, так пусть сохранится хотя бы описание последних месяцев моей жизни. Но пока живы все, о ком тут написано, никто не должен этого прочесть. Потому спрячь как следует, так, чтобы ни огонь, ни тлен — ничто не добралось до твоих трудов. Летописцы еще оставят потомкам множество преданий о великих правителях, о войнах и потрясениях. Ты же написал о вещах непонятных, но не забыл и о простых людях, об их маленьких бедах и радостях, о любви и ненависти. Возможно, когда-нибудь, когда время или рука человека разрушат эти крепкие стены, для кого-нибудь эта находка окажется ценнее любых исторических хроник.