Читать интересную книгу Поездка в горы и обратно - Миколас Слуцкис

— Ляонас, Ляонас!

— …не обижайтесь, директор, я не могу!

Лионгина не представляла себе, что ей так трудно будет лечь с мужчиной, от которого зависели и положение, и успех в жизни. Так невыносимо трудно после того, как все в ней перегорело и внутри, кроме невидимых шрамов, осталась осознанная необходимость заботиться о более слабом, чем она, абсолютно беспомощном Алоизасе. Только ли необходимость, долг? Руками, ласкавшими чужого мужчину, тоже можно подать чашку чая. Наконец, вся ее натура, вся женственность, подавленная, но все же окончательно не одоленная жизнью, восстала против сделки, унижающей в ней человека и женщину. Ее сторговали для определенных обязанностей, все остальное, что тоже часть ее, безжалостно отсекается и выбрасывается? Она больше не ощущала себя собою. Когда руки Ляонаса Б., не веря отказу, потянулись к ней, то встретили только жесткий панцирь жука, покрывавший грудь и живот. Разве я не нравлюсь тебе? Ничуточки не нравлюсь? Его мягкие руки безуспешно продирались сквозь панцирь, тщетно гладили жука. Ледяную сосульку. Деревянную куклу.

— Послушайте, Лионгина, я не умею насиловать! — Он стал умолять, а потом возмутился.

Кто она такая, что смеет над ним издеваться? Ведь заранее со всем согласилась! Рядовая служащая, возвысившаяся по его милости. Он ошибался — она не лицемерила, никаких обещаний не нарушала. Просто была не в состоянии переломить себя, хотя это было смешно в ее положении и в перспективе всей жизни. Она искренне сожалела, что не может ему подчиниться.

— Не сердитесь… Может быть, позже, директор…

— Ляонас, Ляонас! Заруби себе на носу — Ляонас! Когда позже — завтра, послезавтра?

— Не знаю. Я вам очень благодарна, но… стыдно признаться… Чувствую себя насекомым. Вам нужна женщина — не послушный жук…

Капризные синкопы диссонировали с глубинным течением фуги — с ее сочным многоголосием. И все-таки он был переполнен благодарностью и надеждой.

— Что ж, буду ждать. От меня не ускользнете, Лионгина. Буду ждать! — Поднес к губам и поцеловал ее холодную руку.

— Вам придется набраться терпения. — И, снова воскреснув, она улыбнулась заученной двусмысленной улыбкой.

— Не забыли меня, мать-начальница? — В кабинет бочком протискивается робкий бородач.

— Пегасик? Привет, привет. На колесах? Мою машину еще не вернули из ремонта.

— Колеса смазаны, лошадки запряжены!

Вовремя, до чего же вовремя, Пегасик! — думает Лионгина и погружается в уютные объятия «Волги». Гастролеры, пусть с опозданием, но объявятся, Ляонас Б. и в другой раз заглянет повздыхать — потереться о твою душонку влажными ладонями, — только шубка не зашуршит на вешалке, если не покрутишься резвее. Транспорт бюро для задуманной поездки не подходит. Пока что, по ее сведениям, шубка не продана, но ее дергают за полы и Гедре Т., и Алдона И. Первую достаточно легонько пугнуть, от второй так легко не отделаешься.

— Куда прикажете?

— В мире энергетический кризис. Зачем его усугублять? Подбросите недалеко, — и она называет координаты.

Обшарпанный старинный дом, втиснувшийся в ряд других таких же домов. Мрачная, темноватая лестница. За узкими и высокими, обитыми искусственной кожей дверьми — глубокие и широкие, как озера, квартиры. Не квартиры — музеи, набитые старой мебелью, коврами, посудой.

Лионгина долго давит кнопку орущего звонка. За дверью — никакого движения. В блеклом свете, проникающем на лестницу, поблескивает латунная табличка. Аста Г., заслуженная артистка, заслуженный деятель искусств республики.

— Открой, Аста! Я же знаю, ты завтракаешь, хотя все уже отобедали.

— Не угадала. Я голая и потому не могу тебя впустить, — верещит по ту сторону дверей капризный голосок Асты.

— Не валяй дурака, Аста, милая. Меня боишься?

— Не я одна голая.

Слышна возня, кто-то тянет хозяйку от дверей, она сопротивляется.

— Прости, дорогая. Он стесняется! — Дверь со стуком приотворяется, звякает и натягивается цепочка. В щель видно пухлое розовое существо со вздернутым носиком и круглыми голубыми глазками. Светлые вьющиеся волосы падают на плечи и белую, ничем не прикрытую грудь.

— Ах ты, бесстыдница! Хотя бы платок набросила, — ворчит смущенная Лионгина, будто сама кривляется голышом на виду у посторонних людей.

— Бесстыдница? — Аста покатывается со смеху, острый, не вяжущийся с ее пухлостью смех вот-вот, кажется, вспорет глухую тишину подозрительно прислушивающегося дома.

— Прости, не приглашаю. Мужчины такие трусы!

— Сколько же ты их в ванну затолкала? Признавайся!

— Одного, только одного.

— Что, твой кормилец?

У Асты — это всем известно — имеется кормилец. Директор крупного завода, видный, крепкий мужик, однако давно уже торжественно отметивший шестидесятилетие. Поэтому иногда его замещают другие, помоложе.

— Надоел старик. Не поверишь: всерьез уговаривает меня учиться.

— Чему?

— Чему-нибудь. Долбит и долбит, чтобы бросала сцену и шла преподавать. В учительницы? Мне дурно делается при одном воспоминании о школе!

— А не рассердится твой, если узнает?

— Не узнает. В Москву укатил. Ты ему, надеюсь, не скажешь! — Голос Асты становится неприятно резким, как и смех. — Ладно, заходи! — Она снимает цепочку и втаскивает Лионгину в прихожую. — Вижу, дело серьезное. Интересно, что это у тебя, такой головастой, приключилось?

Лионгина делает глубокий вдох, словно собирается нырнуть в мутную, застоявшуюся, отдающую утопленными котятами воду.

— Слушай, Аста, не хотелось бы тебе иметь шубку?

— Дубленку? Спасибо, старик приволок из Югославии. Ел одну сухую колбасу, но приволок.

— Все соплячки в дубленках. — Лионгина презрительно машет рукой. — Предлагаю пошикарнее.

— Не пускай пыль в глаза! А тебе она не нужна?

— Нужна. Очень нужна, Аста! Короткая шубка из чернобурок. Ахнула бы, увидев, — сказка!

— Так чего же дурачишь меня?

— Не тебя — себя! Захотелось чертовски, но мне не продадут. Выставочный экземпляр Дома моделей. А кто я такая? Технический работник, нуль.

— Понадобился мой фирменный знак?

— Ты — прелесть, Аста! Не только прекрасная певица, серебряное горлышко, но и кладезь мудрости! — Лионгина чужими словами — может, Пегасика — льстит легкомысленной бабенке, немножко поющей, вволю флиртующей и обладающей всеми качествами легко доступной женщины.

— Конечно, такая шубка и мне бы пригодилась. — Аста сладко жмурится, представляя себе окутывающие плечи пушистое облачко, — как грациозно гляделась бы в серебристом меху ее головка! — Но я не жадина, Лина. Пусть ведьма, развратница, черная душа в белой шкуре, как характеризует меня в письмах жена моего директора, но никому, ей-богу, не завидую. Особенно тебе, Лина. Ты не гнушалась мною и тогда, когда на моих дверях не красовалась табличка, так что ради тебя — отказываюсь от шубки!

— Думаю, немногое теряешь: до нее — как до Земли Франца-Иосифа.

— И где же этот Франц обосновался? Не возле Вилкавишкиса?

— Дальше, куда дальше, впрочем, и сама не знаю где. Договоримся так: я, если удастся, выбью шубку для тебя, ты продашь мне. Ну, там, велика, или мала, или фасон не твой. Согласна?

— Ох и шельма ты, Линка! С такой головой в министры выбьешься! Ладно. Пока. Целую! А то мой окоченеет в ванне.

Аста протягивает на прощанье губки, и Лионгину вдруг пронизывает: и я голая! Еще более голая, чем она, хотя в твидовом костюмчике и в высоких, до колен, сапожках…

Земля Франца-Иосифа все еще далеко, страшно далеко, но сквозь туман уже проступают ее контуры.

— Какие будут дальнейшие повеления, мать-начальница?

Пегасик готов лететь, куда прикажут. Получила персонального шофера. Не так уж трудно превратить его в кулак. Сделает все, о чем ни попросишь. Запросто нокаутирует красавицу Гедре Т., если та не догадается вовремя сойти с беговой дорожки.

Знак, запрещающий поворот, — вчера его не было. Пегасик чертыхается. Машина виляет задом, свет фар бьет в рекламный щит. Полуободранная афиша: заретушированная мужская голова, толстое, как золотой жук, кольцо. ИГЕРМАН. Лионгина мысленно поднимает отставший край, словно собираясь вновь приклеить его, и пробегает надпись справа налево: НАМРЕГИ. Неожиданное сочетание букв резко колет грудь. Невозможно вдохнуть. Намреги? Хуцуев-Намреги? Был Рафаэл Хуцуев-Намреги, теперь — Ральф Игерман? Дыхание причиняет боль. Каких только приманок не изобретают артисты для привлечения публики! Не псевдоним это — шутка, дурачит зрителей, ни на йоту не отказываясь от себя. Это он, Рафаэл, — кто ж еще?

— Стойте, Пегасик!

Умчится — и они никогда не встретятся! Там не сорванная ветром афиша, там Рафаэл, шагающий под чужим небом с непокрытой головой!

— Тут, на перекрестке?