например с ношением тоги. Я играл на кифаре и пел перед публикой, отрастил волосы, но никогда не нарушал кодекс тела, которому подчинялись римляне, где было прописано, кто и что делает в сексуальных отношениях, чем при этом пользуется, в зависимости от своего ранга и положения в обществе.
Благодаря Поппее я отказался от всего этого и забыл о запретах и правилах, которые предписывают, как и чем мы можем заниматься, а что делать никому не дозволено.
– Императору все дозволено, – шептала она мне на ухо. – Так же, как и его подданным из самых низших слоев. В саду Эроса мы все равны и все свободны в своих желаниях.
Сад Эроса… Мы преследовали друг друга в этом саду, падали, переворачивались, ласкали, сжимали, изматывали друг друга, а потом засыпали под его льющими аромат кронами только для того, чтобы, проснувшись, начать все сначала, пока нас держала в объятиях эта продленная втрое ночь.
Черная комната не впускала утро, и когда мы наконец ее покинули, вся вилла была залита ярким солнечным светом. Я прикрыл глаза ладонью.
Поппея вздохнула:
– Свет ярок, но ты помни – границ не существует, мы не обязаны подчиняться установленному солнцем порядку.
Я притянул ее к себе. Признаюсь, после такой ночи я бы с радостью позволил светлому времени суток восстановить мои силы. Закат неизбежно наступит, так что совсем не обязательно проявлять нетерпение.
После легкого завтрака, сервированного в небольшом внутреннем саду с карликовыми деревьями и фресками с изображением птиц и цветущих растений, Поппея сказала:
– А теперь я покажу тебе всю виллу, она принадлежит моей семье уже много лет.
Что бы Поппея ни говорила о низших подданных императора, она происходила из влиятельной и знатной семьи. Возможно, она отожествляла себя с низшими слоями, как отожествляют себя с простолюдинами те, кто не уверен в своей безопасности и никогда не чувствует себя достаточно защищенным. Но простолюдинкой она точно не была. Ее семья боролась со штормовыми волнами, которые могут грозить только флотилии аристократов. Отец Поппеи был обвинен и казнен вместе с другими участниками заговора Сеяна против Тиберия. Мессалина вынудила ее прекрасную мать совершить самоубийство. Репутация семьи Поппеи была запятнана настолько, что она взяла имя деда по материнской линии Гая Поппея Сабина.
Размеры виллы потрясали воображение. Она могла принадлежать царю или фараону, но никак не подданному императора, пусть даже и знатного происхождения. Вилла превосходила размерами дворец на Палатине и могла похвастаться огромным плавательным бассейном в две сотни футов в длину. Поппея с гордостью показала мне свою любимую комнату в западной части виллы, откуда открывался потрясающий вид на Неаполитанский залив. Контрастирующие с белым мраморным полом великолепные фрески были достойны размещения в галерее искусств.
– Здесь я люблю проводить время, – сказала Поппея.
Я прошелся по комнате, разглядывая выполненные в золотых, красных и зеленых цветах фрески. На одной был изображен храм Аполлона в Дельфах, с треножником оракула в верхней части. Захотелось рассказать Поппее о своем визите к сивилле накануне днем, но что-то меня остановило.
– А ты когда-нибудь обращалась к оракулу? – спросил я вместо того.
– Нет, – ответила Поппея, – я не хочу знать свою судьбу.
– Ты или твоя семья особо почитаете Аполлона?
– Да. Думаешь, почему я увидела в тебе Аполлона? Я хорошо его знаю.
– И при этом ты играла роль Дафны, которая предпочла превратиться в дерево, лишь бы он к ней не прикасался. Надеюсь, ты не испытываешь подобных чувств?
– Это же очевидно, – сказала Поппея. – Я провела с ним прошлую ночь.
Мы прошли через другие комнаты. Оригинальный атриум в задней части виллы был украшен фресками с великолепными архитектурными сооружениями города, который существовал лишь в воображении художника. По обе стороны от фрески были изображены трагические маски с открытыми в горестном вопле ртами и плющом в волосах – свидетельстве крайнего отчаяния.
– Я видел трагическую маску, снятую с храма Аполлона, – сказал я.
– Мы любим трагедию.
О, все, что она говорила, совпадало с моими чувствами.
– Идем, – сказала Поппея, – нам надо принять ванну.
На вилле был свой банный комплекс, а после предыдущего дня я безумно хотел принять ванну. Безмолвные рабы помогли нам избавиться от одежды, после чего мы прошли в первую прохладную комнату, где погрузились в небольшой бассейн.
Ноябрь уже наступил, и вода была такой холодной, что у меня перехватило дыхание. Я быстрее перешел в теплую комнату и с разбега прыгнул в бассейн. Поппея прыгнула за мной. После первого бассейна вода во втором казалась теплее, чем была на самом деле.
Далее нас ждал бассейн с горячей водой. Здесь стены украшали фрески с изображением Геракла в саду Гесперид. На одной он стоял, ухватившись за ствол яблони, и с мрачным видом смотрел вверх, а на камне рядом с деревом лежали два яблока, которые он успел украсть. И над этим всем помещалась выполненная на темно-оранжевой панели фреска с кифаредом в центре. По бокам от него были изображены два венка, он сам сидел с кифарой на коленях и смотрел прямо на нас. Он был совершенно одинок, но при этом собран и абсолютно спокоен.
Это был я. Это я сидел там и смотрел сам на себя.
– Да, это ты, – подтвердила Поппея. – Но в жизни ты гораздо лучше.
Кифареда, может, и забудут, но во мне жила надежда, что его музыка станет незабываемой.
Мы подплыли друг к другу, наши тела сплелись, мы вращались в горячей воде, ноги скользили по мозаичному полу бассейна, а мы кружились, смеялись и брызгались.
Выбравшись из горячего бассейна, мы ненадолго вернулись в теплый, а оттуда – в специальную комнату, где легли на столы, и все такие же безмолвные рабы поливали наши тела теплым маслом и умело массировали мышцы. Моя кожа, все мое тело словно пело от наслаждения.
Поппея повернула голову и посмотрела на меня. Я прочитал в ее взгляде обещание открыться, как будто мы подошли к той точке, где исчезает недоверие. Она потянулась ко мне со своего стола и взяла за руку.
После массажа мы быстро вернулись по коридорам виллы в черную комнату, куда за нами не могли последовать солнечные лучи. Скинули одежды. Наши скользкие тела прижимались друг к другу.
– Я же говорила, что мы не обязаны ждать, когда зайдет солнце, – шептала Поппея. – Я знала, что не смогу ждать так долго.
Пока мы осматривали виллу, рабы застелили постель свежими простынями. Мы скользили по ним чистые, рожденные заново, изголодавшиеся.
* * *
Когда мы покинули черную комнату, еще оставалось время, чтобы