Читать интересную книгу Конфуций - Владимир Малявин

Конфуций обращался к прошлому потому, что только исторический опыт народа позволял ему выявить в жизни людей типическое и, следовательно, непреходящее. Но это означает, что он не просто собирал знания о древности, но также «излагал» и «передавал» истину, иными словами, осуществлял основные процедуры научного исследования: классифицировал, сравнивал, обобщал, толковал. Это был, наверное, первый в истории критически мыслящий ученый, который не только разыскивал сведения о древности, но и старался судить об их достоверности. Конечно, в его суждениях было немало наивного и придуманного, ведь он свято «верил в древность», а потому искал в ней оправдания собственным идеалам. Мог ли он предположить, что герои древних легенд, которые служили для него неувядаемыми образцами мудрости и добродетели, были когда-то божествами гор или рек и не совершали никаких высоконравственных подвигов? В образцах столь любезной сердцу Учителя Куна «древности», по сути дела, отражались его собственные взгляды на жизнь и на прошлое своей страны. В конце концов, у каждой эпохи и цивилизации свои предрассудки и заблуждения. Но вот в желании не провозгласить, а установить истину, строить свое знание на «твердой почве» фактов Конфуцию действительно не откажешь. Отвечая на вопрос ученика: «Можно ли знать о том, что будет через десять поколений?» – он говорит:

«Дом Инь основывался на обычаях дома Ся, а что он в них выпустил и что к ним прибавил – про то знать можно. Дом Чжоу основывался на обрядах Инь, а что он выпустил в них и что к ним прибавил – про то знать можно. Стало быть, и о том, что последует за Чжоу, даже через сотню поколений, тоже можно знать».

Какое необычное для далекого времени трезвое и осмысленное отношение к истории, какая твердая вера в возможности человеческого познания – не менее редкая, чем в наши дни! Но чем больше дорожит Конфуций свидетельствами глубокой старины, тем острее ощущает он ограниченность собственных знаний, тем глубже и ненасытнее в нем жажда узнавания. Конфуций – прирожденный ученый еще и в том, что постоянно ощущает себя стоящим на передовой линии знания, лицом к лицу с бездной незнаемого.

«Я могу говорить об обрядах Ся, – заявлял Конфуций ученикам, – но в царстве Ци не хватает необходимых свидетельств (тут надо заметить, что правители Ци вели свое происхождение от царей Ся). Я могу говорить об обрядах дома Инь, но в царстве Сун (где правили потомки иньских царей) тоже нет всех нужных свидетельств. А все потому, что недостаточно записей и знающих людей. Поэтому я не всегда могу досконально обосновать свою точку зрения…»

Обратим внимание, что Учитель Кун ищет знание о прошлом в текстах, в письменной традиции, которая всегда выходит за рамки живой памяти людей, принадлежит миру, так сказать, запамятованного. Вместе со знаками, таящими нетленный смысл, он ценит древние предметы – этих вестников того же запамятованного мира, где человеческое сознание обретает непроницаемость вещи, кристаллизуется в неизменных устоях народного быта. Как это непохоже на представления об истории историков античной Европы, которые считали безусловно заслуживающими доверия лишь рассказы о событиях, еще хранимых в памяти живых людей. Историки Древней Греции как бы психологизируют историю, возводят ее к субъективному восприятию людей. Для Конфуция история – реальность сверхличная, постигаемая преображенным, просветленным сознанием; она принадлежит области заповедного смысла.

Естественно, Конфуция интересовали первым делом ритуалы предшествующих династий, и, как видно, долгие годы странствий не прошли для него даром: он смог ознакомиться с церемониями, принятыми при дворах разных царств. Его эрудиция архивиста и его вера в человеческую культуру позволили ему прийти к поразительно смелому для тех времен выводу: человеческое общество последовательно развивается и совершенствуется! «Культура Чжоу наиболее богата, потому что она наследовала двум предыдущим династиям, – объявил как-то Конфуций ученикам и добавил: – Я следую Чжоу!» Так что, как видим, «любовь к древности» отнюдь не сделала Учителя Куна ретроградом и тем более фантазером, любящим только свою придуманную архаику. Обращаясь к прошлому в поисках примера для себя, Конфуций здравомысленно принимал то, что предлагала ему сама жизнь, и в поверхности народного быта искал глубинный, «древний» смысл вещей. У него были, правда, и другие суждения о человеческой истории. Однажды он сказал Янь Юаню, что для того, чтобы достичь порядка в государстве, нужно принять календарь династии Ся, ездить в колесницах династии Инь, носить ритуальную шапку Чжоу, слушать музыку в стиле Шао, изобретенную мудрым царем Шунем, и запретить соблазнительную музыку в новом вкусе. Этот рассказ кажется немного надуманным и, вероятно, не слишком заслуживает доверия. Но само стремление свести действительность к символическим образам и всяческим «показательным примерам», несомненно, глубоко проникло в конфуцианскую мысль. Не менее примечательно и то, что Конфуций составляет некий собирательный образ идеального ритуала, выбирая лучшие достижения всех династий.

Где ритуалы, там и музыка: всю свою жизнь Конфуций внимательно изучал музыкальное наследие прошлого. А положение дел с музыкальным искусством даже при дворе Лу в его времена, по-видимому, оставляло желать лучшего. С гордостью говорил Учитель о том, что после возвращения на родину он привел в порядок придворную музыку Лу, восстановив уже забытые мелодии торжественных гимнов. Конечно, он не уставал напоминать своим ученикам о том, что музыка – дело государственной важности, ибо в ней воплощается вселенская гармония. Поэтому музыка должна быть не просто красивой, но первым делом «правильной» и «хорошей». С негодованием отвергал он «порочные напевы царства Чжэн», возбуждающие низменные чувства. Для него «правильная» музыка была вестником «срединного пути» – музыкальностью самой жизни, обладающей своей мерой и ритмом, некой внутренней завершенностью. Известен его отзыв о дворцовой музыке родного царства, который гласит: «О музыке вот что можно знать: вначале звучит она как бы слитно, потом достигает могучего и чистого согласия и медленно замирает в конце…» Отзыв, лишенный, возможно, блеска, но принадлежащий, без сомнения, знатоку.

Музыкальные изыскания Конфуция неотделимы от работы над сводом церемониальных гимнов и народных песен, который был, как мы уже знаем, главным источником лирического вдохновения, а равно и политического остроумия тогдашних ученых мужей. Этому канону Учитель Кун всегда придавал особое значение, и тех, кто не знал его наизусть, чуть ли не в глаза называл неучами и тупицами. Он отредактировал тексты песен, подобрал к ним мелодии и часто показывал ученикам, как их следует петь. Конечно, занимался он и толкованием их смысла, выискивая в них, как нетрудно догадаться, подтверждения своим мыслям. К примеру, он говорил о самом первом гимне этого канона, что в нем есть «радость без распущенности и печаль, не повергающая в отчаяние», и эта оценка выглядит как иллюстрация Конфуциева идеала «срединного пути» – мудрой уравновешенности переживаний. В славословиях торжественных гимнов и в лирике безыскусных народных песен Учитель Кун неизменно подмечал какой-нибудь назидательный или политический подтекст. Верный своей привычке превращать образы в символы всеобщего и вечного, он искал в песнях одно главенствующее настроение, одно всеобъятное чувство. Он говорил о том, что смысл всей «Книги Песен» выразился в одной-единственной песенной строке, которая гласит: «Не отклоняйся от правильного пути». Столь отвлеченные оценки могут показаться слишком произвольными, а иногда просто банальными, но именно они заложили основы комментаторской традиции конфуцианства, задали тон всему мироощущению позднейших поколений ученых людей Китая. С них началась жизнь символического тела традиции, сотканного из иносказаний и цитат, словесных клише и идиом – всей той игры смысла, которым оправдывалось существование конфуцианской словесности и всей конфуцианской культуры. И если не столько Конфуций оправдывал символизм культуры, сколько, напротив, законы символического языка культуры создали первого учителя Китая, то в своих толкованиях «Книги Песен» Конфуций был даже в большей степени образцом для подражания, чем в своей нравственной проповеди. Ибо моральные ценности могут быть неверно поняты, искажены и даже забыты, текст же служит неиссякаемым источником порождения смысла. И этот предположительный, дословесный прототекст, эта смысловая матрица языка вновь и вновь воспроизводит культуру.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});