Как раз было время сейчас уйти, не подвергаясь безславию. Рубин приподнялся, но Сологдин предупредительно шевельнулся:
– Хорошо! Титл нравственный: о значении гордости в жизни человека!
Рубин скучающе пожевал:
– Неужели мы гимназистки?
И – поднялся между кроватями.
– Хорошо, такой титл… – схватил его за руку Сологдин.
– Да пошёл ты… – отмахнулся Рубин, смеясь. – У тебя же всё в голове перевёрнуто! На всей Земле ты один остался, кто ещё не признаёт трёх законов диалектики. А из них вытекает – всё!
Сологдин светлой розовой ладонью отвёл это обвинение:
– Почему не признаю? Уже признаю.
– Ка-ак? Ты – признал диалектику? – Рубин засюсюкал трубочкой: – Цыпочка! Дай я тебя поцелую! Признал?
– Я не только её признал – я над ней думал! Я два месяца думал над ней по утрам! А ты – не думал!
– Даже думал? Ты умнеешь с каждым днём! Но тогда о чём же нам спорить?
– Как?! – возмутился Сологдин. – Опять не о чем? Нет общей основы – не о чем спорить, есть общая основа – не о чем спорить! Нет уж, теперь изволь спорить!
– Да что за насилие? О чём спорить?
Сологдин вслед за Рубиным тоже встал и размахивал руками:
– Изволь! Я принимаю бой на самых невыгодных для меня условиях. Я буду бить вас оружием, вырванным из ваших же грязных лап! О том будем спорить, что вы сами трёх ваших законов не понимаете! Пляшете, как людоеды вокруг костра, а что такое огонь – не понимаете. Могу тебя на этих законах ловить и ловить!
– Ну, поймай! – не мог не выкрикнуть Рубин, злясь на себя, но опять погрязая.
– Пожалуйста. – Сологдин сел. – Присаживайся.
Рубин остался на ногах.
– Ну, с чего б нам полегче? – смаковал Сологдин. – Законы эти – указывают нам направление развития? Или нет?
– Направление?
– Да! Куда будет развиваться… э-э… – он поперхнулся, – процесс?
– Конечно.
– И в чём ты это видишь? Где именно? – холодно допрашивал Сологдин.
– Ну, в самих законах. Они отражают нам движение.
Рубин тоже сел. Они стали говорить тихо, по-деловому.
– Какой же именно закон даёт направление?
– Ну, не первый, конечно… Второй. Пожалуй, третий.
– У-гм. Третий – даёт? И как же его определить?
– Что?
– Направление, что!
Рубин нахмурился:
– Слушай, а зачем вообще эта схоластика?
– Это – схоластика? Ты незнаком с точными науками. Если закон не даёт нам числовых соотношений, да мы ещё не знаем и направления развития, – так мы вообще ни черта не знаем. Хорошо. Давай с другой стороны. Ты легко и часто повторяешь: «отрицание отрицания». Но что ты понимаешь под этими словами? Например, можешь ты ответить: отрицание отрицания – всегда бывает в ходе развития или не всегда?
Рубин на мгновение задумался. Вопрос был неожидан, он не ставился так обычно. Но, как принято в спорах, не давая внешне понять заминки, поспешил ответить:
– В основном – да… Большей частью.
– Во-от!! – удовлетворённо взревел Сологдин. – У вас целый жаргон – «в основном», «большей частью»! Вы разработали тысячи таких словечек, чтоб не говорить прямо. Вам скажи «отрицание отрицания» – и в голове у вас отпечатано: зерно – из него стебель – из него десять зёрен. Оскомина! Надоело! Отвечай прямо: когда «отрицание отрицания» бывает, а когда – не бывает? Когда его нужно ожидать, а когда оно невозможно?
У Рубина следа не осталось его вялости, он подсобрался сам и собирал свои уже разбредшиеся мысли на этот никому не нужный, но всё равно важный спор.
– Ну, какое это имеет практическое значение – «когда бывает», «когда не бывает»?!
– Нич-чего себе! Какое деловое значение имеет один из трёх основных законов, из которых вы всё выводите! Ну, как с вами разговаривать?!
– Ты ставишь телегу впереди лошади! – возмутился Рубин.
– Опять жаргон! жаргон! То есть феня…
– Телегу впереди лошади! – настаивал Рубин. – А мы, марксисты, считали бы позором выводить конкретный анализ явлений из готовых законов диалектики. И поэтому нам совсем не надо знать, «когда бывает», «когда не бывает»…
– А я вот тебе сейчас отвечу! Но ты сразу скажешь, что ты это знал, что это понятно, само собой разумеется… Так слушай: если получение прежнего качества вещи возможно движением в обратном направлении, то отрицания отрицания не бывает! Например, если гайка туго завёрнута и надо её отвернуть – отворачивай. Тут обратный процесс, переход количества в качество, и никакого отрицания отрицания! Если же, двигаясь в обратном направлении, воспроизвести прежнее качество невозможно, то развитие может пройти через отрицание, но и то: если в нём допустимы повторения. То есть: необратимые изменения будут отрицаниями лишь там, где возможно отрицание самих этих отрицаний!
– Иван – человек, не Иван – не человек, – пробормотал Рубин, – ты как на параллельных брусьях…
– С гайкой. Если, заворачивая её, ты сорвал резьбу, то, отворачивая, уже не вернёшь ей прежнего качества – целой резьбы. Воспроизвести это качество теперь можно только так: бросить гайку в переплав, потом прокатать шестигранный пруток, потом проточить и наконец нарезать новую гайку.
– Слушай, Митяй, – миролюбиво остановил его Рубин, – ну нельзя же серьёзно излагать диалектику на гайке.
– Почему нельзя? Чем гайка хуже зерна? Без гайки ни одна машина не держится. Так вот, каждое из перечисленных состояний необратимо, оно отрицает предыдущее, а новая гайка по отношению к старой, испорченной, явится отрицанием отрицания. Просто? – И он вскинул подстриженную французскую бородку.
– Постой! – усмотрел Рубин. – В чём же ты меня опроверг? У тебя же самого и получилось, что третий закон даёт направление развития.
С рукой у груди Сологдин поклонился:
– Если бы тебе, Лёвчик, не была свойственна быстрота соображения, я бы вряд ли имел честь с тобой беседовать! Да, даёт! Но то, что закон даёт, – надо научиться брать! Вы – умеете? Не молиться закону – а работать с ним? Вот ты вывел, что он направление даёт. Но ответим: всегда ли? в неживой природе? в живой? в обществе? А?
– Ну что ж, – раздумчиво сказал Рубин. – Может быть, во всём этом и есть какое-то рациональное зерно. Но вообще-то – словоблудие-с, милостивый государь.
– Словоблуды – вы! – с новой запальчивостью отсек дланью Сологдин. – Три закона! Три ваших закона! – он как мечом размахивал в толпе сарацин. – А вы ни одного не понимаете, хотя всё из них выводите!..
– Да говорят тебе: не выводим!
– Из законов – не выводите? – изумился Сологдин, остановился в рубке.
– Нет!
– Так что́ они у вас – пришей кобыле хвост? А откуда вы тогда взяли – в какую сторону будет развиваться общество?
– Слу-шай! – Рубин стал вдалбливать нараспев. – Ты – дуба кусок или человек? Все вопросы решаются нами из конкретного анализа ма-те-ри-ала, разумеешь? Любой общественный вопрос – из анализа классовой обстановки.
– Так что они вам? – разорялся Сологдин, не сообразуясь с тишиной комнаты, – три закона? – вообще не нужны?!
– Почему, очень нужны, – оговорил Рубин.
– А зачем?! Если из них ничего не выводится? Если даже и направления развития из них получать не надо, это словоблудие? Если требуется только, как попугаю, повторять «отрицание отрицания» – так на чёрта они нужны?..
…Потапов, который тщетно пытался укрыться под подушкой от их всё возрастающего шума, наконец сердито сорвал подушку с уха и приподнялся на постели:
– Слушайте, друзья! Самим не спится – уважайте сон других, если уж… – и он показал пальцем вверх наискосок, где лежал Руська, – если не можете найти более подходящего места.
И рассерженность Потапова, любящего размеренный распорядок, и устоявшаяся тишина всей полукруглой комнаты, которая стала им теперь особенно слышна, и окружение стукачами (впрочем, Рубин свои убеждения мог выкрикивать безбоязненно) – заставили бы очнуться всяких трезвых людей.
Эти же двое очнулись лишь чуть-чуть. Их долгий – не первый и не десятый – спор только начинался. Они поняли, что нужно выйти из комнаты, но не могли уже ни смолкнуть, ни расцепиться. Они уходили, по дороге меча друг в друга словами, пока дверь коридора не поглотила их.
И почти сразу после их ухода белый свет погас, зажёгся ночной синий.
Руська Доронин, чьё ухо бодрствовало ближе всех к их спору, был, однако, далее всех от того, чтобы собирать на них «материал». Он слышал недосказанный намёк Потапова, понял его, хотя и не видел устремлённого пальца, – и испытал прилив нерешимой обиды, вызываемой у нас упрёками людей, чьё мнение мы уважаем.
Когда он затевал эту острую двойную игру с оперативниками, он всё предвидел, он провёл бдительность врагов, был теперь накануне зримого торжества со ста сорока семью рублями, – но он был беззащитен против подозрения друзей! Его одинокий замысел, именно из-за того, что был так необычен и таен, – предавался презрению и позору. Его удивляло, как эти зрелые, толковые, опытные люди не имели достаточной широты души, чтобы понять его, поверить, что он – не предатель.