Наконец, радость: из Рима приехала дочь с внучкой Ксенией. Ей уж было четыре года, а мы видели ее впервые. С нами в Лу-Прадо они прожили все лето.
Хочу рассказать о первой, вернее, второй встрече с графиней де Кастри. До сих пор я лишь знал ее с виду, встретив прошлой осенью в поезде по дороге в Париж. Сразу посмотрел на хорошенького черного бульдожку. Но о бульдожке забыл, поглядев на хозяйку. Одета она была оригинально, но так скромно, что непонятно, в чем, собственно, оригинальность. Понятно только, что одета на редкость хорошо. Стриженые седые волосы, лукавый взгляд и легкий раскат «р», разумеется, вызвали мой интерес. Я узнал ее имя.
На следующий год весной, вернувшись в Биарриц, я встретил свою даму с собачкой в местной «таратайке» – старом автобусе, ходившим, за неимением другого транспорта, из Биаррица в Ля Негрес. Не удержался я и погладил бульдожку. На почве собаки собачникам ничего проще подружиться.
Графиня жила по соседству. Ее имение Калаутса прежде звалось Эрмитаж-Сент-Мари. Купила она его в 1918 году и с тех пор все переделывала и украшала. Попросила у меня моего друга-архитектора Белобородова. Он-то и придумал ей чудный внутренний двор полукругом. К часовне добавили пристройку, наподобие монастырька, с келейками и внутренним двором, где и по сей день бродит призрак аббата Мюнье.
В гостиной – синие и зеленые тона в прекрасном согласии и белые муслиновые занавески на окнах. Дорогие цветы собраны в романтические букеты. У всякой комнаты – свой святой. Комнаты изысканны, но строги, как кельи. Продумана каждая мелочь.
На всем жилище отпечаток утонченной личности. И вы во власти чар ее, но притом начеку, ибо не поймешь, где у нее кончается «серьез» и начинается курьез. Она и мудра, как старец, и неуемна, как балованное дитя.
У графини познакомился я с обворожительной подругой ее, княгиней Мартой Бибеско. С первых же бесед оценил я княгинины образованность и понимание – собеседнику и полезные, и приятные. И то сказать: княгиня-то и подвигла меня писать «Воспоминания».
В Калаутсе я общался с художником Дрианом, старым другом графини де Кастри. Графиня издавна с душевным интересом следила за его творчеством. Начал Дриан с модных рисунков, но за модой никогда не гнался. Сыздетства вдохновился он соседним замком Сен-Бенуа, где жила правнучка Людовика XV м-ль де Лозен, и образам золотого века остался верен навсегда.
* * *
Летом пришло письмо от Никиты. В конце войны он жил с семьей в Германии у графини Тоуринг, сестры герцогини Кентской. Писал, что едет в Париж. Сами мы домой еще не собирались, так что предложили Никитиной семье поселиться у нас на Пьер-Герен.
Очень зазывала нас к себе в гости Катерина Старова, жившая в Сен-Савене в Верхних Пиренеях. Уверяла, что краше места нет. Мы наконец поверили и приехали. И не пожалели. Сен-Савен – деревушка над Аржелесом в высокогорной долине. Несколько старых домиков, гостиница да церковка XII века, красивейшая, с мощами святого. Угодник скитничал здесь тринадцать лет. Ныне сюда идут на поклон. Мы тоже хотели пойти. Но Катя, бывалая верхолазка, сказала, что подъем опасен. Мы стали упрашивать, она согласилась быть проводницей. Восходили аж два часа. Наконец добрались до церковки. Стоит она на месте, где старец жил и молился. Кругом тишь-благодать...
Сходили еще дольше. Не жалели, однако, ни о чем. Напротив, так довольны были, что наняли в деревушке дом на будущее лето.
В день отъезда я заглянул еще раз в церковь, и показалось мне, что пахнет лилиями. Лилии в ту пору давно отцвели, на алтаре свежих цветов не было. Я вышел из церкви и позвал своих дам зайти подтвердить чудо. Но ни Ирина, ни Катерина ничего не почувствовали. А я чувствовал.
Глава 19
1946–1953. В Париже, в отеле «Вуймон» – Снова дело о «Кериолете» – Федору хуже. Его везут в Бретань – Пишу «Мемуары» – Ирэн де Жиронд – Возвращение в Отейль – Последние судороги светской жизни – Обретение истины
Осенью, вернувшись домой, мы застали на Пьер-Герен вавилонское столпотворение: Никита с женой и двумя детьми и наша дочь с внучкой. Вернее сказать, цыганский табор. Гриша с Денизой были еще в Биаррице, хозяйством занимались обе Ирины. Вскоре хозяйки уехали: старшая в Англию, младшая в Италию. Я встал на постой в «Вуймон» к моим дорогим делле Донне.
Почти всякий день ужинали с Робером и Мари вместе, вместе часто бывали в театре. В те дни познакомился с Жаном Маре, заходившим в «Вуймон» поужинать с нами. Он был мил и прост, что редко у звезд.
Я и думать забыл о кериолетском деле, как вдруг оно само о себе напомнило. Разбирал я матушкины бумаги и нашел большой конверт с фамилией мэтра Эмбера. Эмбер – адвокат, занимавшийся делом о Кериолете и отсоветовавший матушке отстаивать права потому-де, что за сроком давности прав уже нет. Изучив письма в конверте, я решил просмотреть материалы самого дела и отправился к Эмберу, хранившему их. Оказалось, адвокат умер несколько лет назад. Немцы, по причине его еврейства, разграбили кабинет и сожгли бумаги. Рассказываю Карганову. А Карганов говорит: матушка что-то не поняла. Постановление о сроке давности в нашем случае не имеет силы. Я – в Кемпер, поднял архивы, добыл нужную бумагу, а в Париже с помощью бывшего прабабкиного нотариуса разыскал завещание ее и опись замкового имущества.
Все документы снес я к своему нотариусу, но, когда решили мы с адвокатом мэтром Селаром заняться делом вплотную, сказали нам, что документы потеряны... И все снова-здорово! Поехали в Кемпер за копиями. Тут, как по волшебству, нашлись подлинники. Иск я вчинил, но дело, по всему, отложено в долгий ящик.
Весной 1948 года Федору стало хуже. Вызванный на консультацию врач сказал, что операция необходима, и советовал везти его в Шатобриан, в клинику д-ра Берну. Я поехал за Федором в По, оттуда повез больного в Бретань. В клинике ему сделали три операции подряд, наконец объявили, что он будет жить. На операциях и после я оставался при нем. Я и всегда любил сидеть с больными. Откуда что берется – сразу я и терпелив, и ласков. Особенно больных нервами, говорят, успокаиваю. Пропала во мне сиделка... или... батюшка, потому что люди так и норовят мне покаяться, потому, мол, что сразу видно, что нестрогий. И почти вся моя «паства» уверяла, что я и впрямь утешил и, поди ж ты, наставлением помог.
Поправлялся Федор долго. Через несколько недель, когда уезжал я, он уж окреп, но полное выздоровление наступило только через год, весной.
Летом с Катериной мы вернулись в Сен-Савен. Тогда-то и начал я писать «Воспоминания». Сидел с утра до вечера на террасе, захваченный работой и прошлым.
Писание продолжилось в Лу-Прадо, где провели мы всю зиму. В мае Федор смог уже выезжать и приехал в Аскен. Поселился в отеле «Эчола». Мы приехали к нему погостить. Однако в тамошнем шуме машин и автобусов не поработаешь. Место живописно, но с самого утра наплыв туристов. В основном старухи англичанки, вечные лягушки-путешественницы. И в горах они, и в пустынях. Все как на подбор: с плоской грудью и бульдожьей челюстью. Гуляют с бедекером и кодаком, говорят только по-английски и сами не знают, каким ветром занесло их именно сюда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});