Читать интересную книгу Избранное - Уильям Фолкнер

— Что это он такое вез поперек седла, прямо перед собой? — спросил Алек Сэндер.

— Я даже не мог разглядеть, сидел там человек или нет, — сказал он.

— Я ничего не видела, — сказала мисс Хэбершем. Он вывел лошадь обратно на дорогу. — А что, если… — сказала она.

— Алек Сэндер услышит, — сказал он.

И вот опять Хайбой сильным и быстрым шагом стремится одолеть крутизну, он с киркой в руке, ухватившись за стременной ремень под тощей и жесткой икрой мисс Хэбершем с одной стороны, а Алек Сэндер с заступом — с другой, подымаются очень быстро, чуть ли не бегом сквозь крепкий, живой, пьянящий, сильный сосновый дух, который вытворяет что-то такое с легкими и с дыханием (так он представлял себе — он никогда не пробовал. А мог бы — глоток из чаши святых даров не в счет, потому что это был не просто глоток, а кислый, освященный, едкий — бессмертная кровь господня, ее не пробуют, она идет не вниз, к желудку, а вверх и вовне, во Всеведение между добром и злом, выбором, отречением и приятием на веки вечные, — за обедом в День благодарения и на рождество, — но никогда не хотел), как вино с желудком. Они теперь были очень высоко, холмистый край, открываясь, проваливался куда-то, невидимый в темноте, но вас уже переполняло ощущение высоты и простора; днем он мог видеть, как увал за увалом, густо поросшие сосной, уходят на восток и на север, точно настоящие горы в Каролине, а до нее еще в Шотландии, откуда вышли его предки (он-то ее еще не видел); у него немножко перехватывало дыхание, и он не только слышал, но и чувствовал частые жесткие хрипы, вырывавшиеся из легких Хайбоя, когда он порывался взбежать и на эту кручу с всадницей на спине, да еще волоча двоих; мисс Хэбершем сдерживала и осаживала его, пока они не поднялись на самый гребень, и Алек Сэндер еще раз сказал: «Здесь», а мисс Хэбершем повернула лошадь с дороги, потому что, пока они не свернули, ничего не было видно, и только теперь он различил вырубку, не потому, что это была вырубка, а потому, что в скудно сочившемся звездном свете торчала, слегка покосившись набок, там, где осела земля, узкая плита мраморного надгробья. А часовню (облезлую, некрашеную, деревянную, ну, чуть побольше каморки) почти и совсем не было видно, когда он повел Хайбоя кругом, чтобы укрыть его за ней, и, привязав его к молодому деревцу, отстегнул путы с кольца узды и вернулся обратно, туда, где его дожидались мисс Хэбершем и Алек Сэндер.

— Это единственная свежая могила, — сказал он. — Лукас говорил, что с прошлой зимы здесь никого не хоронили.

— Да, — сказала мисс Хэбершем. — И еще цветы. Вон, Алек Сэндер уже нашел. Но чтобы убедиться (он тихо молил, сам не зная кого: «Я наделаю еще массу ошибок, но дай только, чтобы не эту»), он прикрыл электрический фонарик скомканным носовым платком, так что только один тоненький быстрый лучик осветил на миг свежий холм со скудно разбросанными на нем венками, букетами и даже отдельными цветками, и в следующий миг — соседнее надгробье, на котором он только успел прочесть выгравированную надпись: «Арманда Уоркитт, супруга И.Б.Форреста Гаури, 1878–1926», и тут же погасил фонарь, и снова разлилась темнота и крепкий сосновый дух, и они еще минуту стояли у свежего могильного холма, все еще ни за что не принимаясь.

— Страшно приступиться, — сказала мисс Хэбершем.

— Не вам одной, — сказал Алек Сэндер. — А до пикапа всего полмили. Да под гору.

Она двинулась первая.

— Сними цветы, — сказала она. — Осторожно. Тебе видно?

— Да, мэм, — сказал Алек Сэндер. — Их тут немного. Похоже, набросали кое-как.

— А мы не будем бросать, — сказала мисс Хэбершем. — Снимай осторожно. — Наверно, теперь уже было около одиннадцати; они не успеют; Алек Сэндер был прав: надо было вернуться к машине, убраться отсюда, уехать обратно в город и прямо через город дальше, ехать, не останавливаясь, чтобы некогда было даже думать, все ехать, ехать, править, следить, чтобы пикап не застревал, ехать не останавливаясь и уж не возвращаться; но ведь у них все равно не было времени, и они знали это еще до того, как выехали из Джефферсона, и на секунду у него мелькнуло, как бы это было, если бы Алек Сэндер по правде так и сделал, когда сказал, что не поедет, и как бы он тогда поехал один, и тут же (быстро) — нет, он не будет об этом думать; сначала Алек Сэндер взялся копать заступом, а он пустил в ход кирку, хотя земля была все еще такая рыхлая, что, в сущности, в кирке не было даже и надобности (а если бы она не была такая рыхлая, они бы ничего не могли сделать даже и днем); с двумя заступами они управились бы куда скорее, но что же, теперь уже поздно жалеть, и вдруг Алек Сэндер сунул ему заступ, а сам вылез из ямы и исчез (даже без фонарика) и, ориентируясь только с помощью того чутья, превосходящего и зрение, и слух, которое подсказало ему, что Хайбой тогда, у ручья, почуял зыбучий песок, и обнаружило мула или коня, спускавшегося по склону на минуту с лишним раньше, чем он или мисс Хэбершем начали что-то слышать, вернулся с легкой короткой доской, так что теперь у них обоих были лопаты, и ему было слышно сначала хлюп, а потом свистящий шорох, когда Алек Сэндер втыкал доску в землю, а потом, подхватив пласт, поднимал и швырял его наверх и всякий раз, шумно выдыхая, издавал хриплое «ха», и этот яростный, злобный, сдавленный звук вырывался у него все чаще и чаще и наконец стал почти таким же частым, как пульс или стук сердца, когда бежишь — «ха!.. ха!.. ха!..», так что он сказал ему через плечо:

— Ты полегче. Мы успеем. — И, выпрямившись на секунду, чтоб утереть потное лицо, увидел над собой, как и раньше, мисс Хэбершем — неподвижный силуэт на фоне неба, в прямом ситцевом платье и круглой шляпе на самой макушке, — такую за последние пятьдесят лет немногие видели и уж, наверно, никто никогда не видел и не увидит из наполовину разрытой могилы, больше чем наполовину, потому что, начав снова копать, он вдруг услышал стук дерева о дерево, и Алек Сэндер сказал резко:

— А ну, уходи отсюда, не мешайся тут. — И, швырнув доску вверх, выдернул у него из рук заступ, и он вылез из ямы и только успел нагнуться и пошарить рукой около себя, как мисс Хэбершем протянула ему свернутую кольцом веревку.

— И фонарик, — сказал он. И она подала ему и это тоже, и он постоял немного, пока плотный, крепкий, неподвижный, сосновый дух не очистил его тело от пота, и по спине у него пробежал холодок от взмокшей рубахи, а внизу, в яме, невидимая ему лопата скребла и скрежетала по дереву, и, нагнувшись и опять заслонив фонарь, он мигнул им, осветив некрашеную крышку соснового гроба.

— Хорошо, — сказал он. — Хватит. Вылезай.

И Алек Сэндер, подхватив последние остатки земли, вышвырнул их наверх вместе с заступом, так что он вылетел, как копье, и сам выскочил вслед за ним одним прыжком, а он с веревкой и фонариком спрыгнул в яму и только тут вспомнил, что ему понадобится молоток, лом — что-нибудь, чем открыть крышку, а если что-то такое и можно найти, так только у мисс Хэбершем в пикапе за полмили отсюда, и потом еще обратно в гору, и, нагнувшись, пощупать винт, или гвоздь, или что там придется вытаскивать, увидел, что крышка вовсе даже и не закреплена; тогда, перекинув ногу через гроб и удерживаясь на одной ноге, он ухитрился приподнять крышку и сдвинуть ее назад и, приперев ее локтем, тряхнул веревку, схватил ее за конец, щелкнул фонариком, посветил вниз и сказал: «Постой». Он сказал: «Постой». И все еще повторял: «Постой», и, только когда услышал свистящий шепот мисс Хэбершем:

— Чарльз… Чарльз…

— Это не Винсон Гаури, — сказал он. — Этого человека зовут Монтгомери. Это такой скупщик леса, нездешний, из округа Кроссмен.

Глава пятая

Конечно, им пришлось снова засыпать могилу, и, кроме того, он же ехал на лошади. Но все равно было еще далеко до света, когда он оставил Хайбоя Алеку Сэндеру у ворот на выгон и, стараясь помнить, что надо идти на цыпочках, пробрался в дом, но едва только он открыл входную дверь, как на него тут же в ночной рубашке, с распущенными волосами накинулась с воплем мама: «Где ты был?» — и бросилась за ним к двери дядиной комнаты и, пока дядя надевал на себя что-то: «Ты? Разрывал могилу?» — а он, с каким-то усталым, но неослабевающим терпением и уже сам почти совсем выдохшись после всей этой езды и рытья и потом снова в обратном порядке — зарывания и снова езды, все еще как-то старался оттянуть, отдалить то, от чего он, по правде сказать, вовсе и не надеялся уйти:

— Алек Сэндер и миссис Хэбершем помогали. — Но это как будто только ухудшило дело, хотя она все еще не повышала голоса, просто была ошеломлена и не давала подступиться к себе, пока дядя не вышел из спальни совершенно одетый, даже в галстуке, только небритый и сказал:

— Ты что, Мэгги, хочешь разбудить Чарли? — И тогда она пошла за ними к выходу и уже у дверей сказала, — и он опять подумал, как с ними никогда нельзя сладить из-за какой-то их увертливости, и это не просто такое свойство подвижности, но готовность покинуть с невесомой скоростью ветра или самого воздуха не только свою позицию, но и принцип: вам даже не надо и мобилизовать свои силы — они у вас все здесь, наготове — и огневое превосходство, и право, и справедливость, и уроки прошлого, и опыт, и обычай — все за вас, и вы бросаетесь в атаку, обрушиваетесь, сметаете все на своем пути или — так вам кажется до тех пор, пока вы не обнаруживаете, что враг даже и не отступал вовсе, а уже давно покинул поле, и не просто покинул, а захватив, присвоив себе ваш же боевой клич; вы думали, вы завладели крепостью, а вместо этого оказывается, вы просто вступили на никем не занятую позицию и потом узнаете, что никем не отраженный и даже совсем непредвиденный бой уже завязался в вашем незащищенном и ничего не подозревающем тылу: