Читать интересную книгу Сборник рассказов - Юрий Мамлеев

— А кто выносить будет?! — закричал Антон с печи.

— По жребию, по жребию, — отвечали ему.

Девушка-двойник одиноко ходила в стороне.

— Бросаем жребий! — закричала экстрасенка.

— А куда ж выносить в темень, на Луну, что ли? — орали в углу.

Вдруг в дверь бешено застучали.

Все остолбенели и замолкли.

Остолбенение прервали два удара.

— Кто это? — тихо спросили.

— Лесник я, открывайте! — раздался уверенный голос за дверью, точно человек там расслышал этот полушепот.

Антон и прыткая старуха Анатольевна пошли открывать. Толстячок Леонтий упал под стол.

— Раз лесник, то откроем, — бодро сказал Антон.

Открыли.

На пороге стоял огромный, недоступного роста мужчина в тулупе, хотя на улице стояло лето. Беспорядочные волосы как бы обвивали его лицо.

— Милости просим, начальничек, — залебезила старушка Анатольевна, подпрыгивая вокруг. — У нас тут свадьба. Чичас поднесем вам стакан-другой водки, штрафной. Мы люди хлебосольные, чем богаты, тем и рады.

— А это кто? — вдруг сразу спросил вошедший, ткнув огромной ручищей в сторону мертвого Семена Петровича. — Этот кто?

— А это у нас жених, — заверещала Клеопатра Ивановна. — Только он приуныл.

Но старушка Анатольевна уже подносила леснику стакан водяры.

— Не пью, — угрюмо отстранил тот и пошел прямо к мертвецу. — Унылых я не люблю, — угрюмо сказал он. — Убрать!

Как ни странно, словно по команде, Антон и Николай перенесли тяжелое тело Семена Петровича на печь, словно ему там будет теплее.

Тишина воцарилась в этом избяном зале. Лесной человек давил всех одним своим присутствием, в глаза его, в которых зияла тьма, побаивались смотреть.

— А это кто? — взглянул он на Ирину.

— Невеста она у нас, — оживился Пантелеймон.

Ирина притихла.

— Собачку-то кто прибил? — равнодушно спросил лесной.

— Попрыгун он был. Все на мертвецов прыгал! — завизжала от страха старушка Анатольевна.

— Пущай бы и прыгал, — строго ответил незнакомец.

Его уже все прозвали между собой лесным, не лесником, а именно лесным. Правда, Пантелеймон осторожно тявкнул:

— Фамилия-то как ваша, имя, отчество?

Но его устыдили: у таких, мол, не спрашивают.

— Ну, ежели он начальство, тогда конечно, — бормотнул Пантелеймон и выпил.

Потихоньку обстановка разрядилась. Только Клеопатрушка периодически взвизгивала:

— Я жить, жить хочу! Очень хочу!

Толстяк Леонтий глядел на нее влюбленными глазами.

А невеста плакала.

Вдруг, среди опять возникшей мертвой тишины, незнакомец, посмотрев на пол, сурово проговорил:

— Ирина, давай я на тебе женюсь. Будем в лесу или где-нибудь

еще жить. У меня семь жен было, и все померли. Выходи за меня, далеко-далеко пойдем. Я тебя уму-разуму научу.

Все ошалели.

А Ирина, заплаканно взглянув на гостей, внезапно закричала:

— Согласная! Согласная! Хочу замуж!

— Иринушка, ты што? — ахнул Антон. — Ты погляди, как он страшен!

Антон сам испугался своих слов. Но все и так видели, что незнакомец — страшен. Страшен не только своей формой и ростом, но и взглядом — темным, пригвождающим, а еще более страшен — духом.

Но на замечание Антона незнакомец, оглядев всех и покачав головой, ответил спокойно:

— Ох, ребята, ребята. И девочки. Страшных вы еще не видали. Жалею я вас. Да разве я страшен? На том свете вы, что ли, не бывали? Жути не видели? Дурачье, дурачье. Разве я жуток?

И лесной даже захохотал, указывая на себя:

— Ирок, разве я страшен? Ирина Васильевна покраснела.

— Да они хотят моему счастью поперек стать! Да вы милый, пригожий!! — и она даже слегка потрепала незнакомца по щеке, при этом у того во рту обнажился большой зуб, скорее похожий на клык. Но глаза чуть-чуть помягчели в выражении.

— Ты что, Ирка! — взвизгнула Клеопатра. — Жениха своего забыла? Он еще, может быть, живой!

— Какой же он живой? Он весь раковый! — чуть не завыла Ирина, плеснув в Клеопатру водкой из рюмки. — Что же мне прикажешь, за мертвеца выходить?!! В гробу медовый месяц справлять?!! Да?!! — Она зарыдала. Потом очнулась, всхлипывая. — Никто не хочет понять нашей горькой женской доли, нашего терпения! — заплакала она опять. — Конечно, хоть в гробу, да не одна. Все правильно. Но вот же живой сидит. — И она обернулась к лесному. — Хороший, милый, простой, красивый. Что же мне, век замуж не выходить? Сколько можно ждать?!! Выхожу за него, выхожу, пусть берет! — истерически закричала она и поцеловала волосатую большую руку незнакомца.

— Дело сделано! — гаркнул лесной. — По рукам. Продолжаем свадьбу. Девчаты, ребяты! Пьем за счастие! Чтоб и на том свету нам быть счастливыми!

— Чтой-то вы тот свет все время поминаете, — пискнула старушка Анатольевна.

Но свадьба заполыхала с новой силой.

— Ох, до чего же мы дожили у нас в Советском Союзе, — опять закряхтела старушка Анатольевна. — Я теперь больше на свадьбы — ни-ни. Сумасшедшие все какие-то. Не иначе как конец света приближается.

Но ее никто не слушал. Лились самогон, квас, наливки. Все пели, хохотали, целовались. Улыбалась и девушка с золотыми волосами, нечеловеческой красоты, которую раньше почему-то никто не замечал.

— Все сбудется, — говорила она.

Как призрак ходила вокруг стола девушка-двойник. Николай плакал в стороне. Трое из гостей уже лежали на полу. Незнакомец поглядывал то на потолок, то на время. Кричала птица.

К столу подошел мертвец, при жизни Семен Петрович.

— И мне налейте, — сказал он.

Незнакомец, подземно и дико захохотав, похлопал его по плечу.

— Ну, наконец-то. Я ожидал этого. Давно пора. Присоединяйтесь! Свадьба продолжается! — крикнул он в остолбеневшее окружение.

ЖИВОЕ КЛАДБИЩЕ

Интеллигент Боря Кукушкин попал в беду. Да и времена были залихватские: криминального капитализма. Боря, чтоб сразу обогатиться, продал почти все свое имущество и квартиру (еще хорошо, что он развелся с женой и жил один). Полученные деньги вложил в банк. Но спустя год исчез и банк, и деньги, в общем, все прогорело.

Кукушкин, правда, считая себя довольно практичным, не все деньги вложил: на маленькую их часть купил развалюху на отшибе деревни, километрах в сорока от Москвы. Удобств в домишке не было, а сама развалюха эта стояла на кладбище. Точнее, формально кладбища уже не существовало, но на участке Кукушкина сохранились весьма зримые и даже увесистые остатки его. Поэтому и продавали задешево, на что Кукушкин по своей практичности, не задумываясь, клюнул, не фиксируя особенно внимания на остатках развороченных старых могил.

— Я человек западной ориентации, — говорил он в пивной за грязной кружкой пива. — На меня эти могилы не действуют.

Кукушкину, однако, пришлось с самого начала тяжело. Но тяжело по-особому: хотя железнодорожная станция была рядом, добираться на работу в Москву становилось все мрачней и мрачней. Когда же стало ясно, что все деньги прогорели, Кукушкин совсем ошалел.

— Боря, — уговаривали его на работе в бюро. — Ты не один такой. Будущее — за нами. Держись.

— И не запей, — вмешалась вдруг пожилая толстушка, у которой таким же путем исчезли деньги.

Она после этого действительно иногда пила, прямо во время работы или по ночам.

Кукушкин, однако, держался. С голодухи не помирал, как-то научился выходить из нее, становясь сытым. Подрабатывал. Курил.

Деловитость не пропадала, и это немного отстраняло тоску. А потом началось совсем нехорошее.

Кукушкин почувствовал, что могилы стали шевелиться. Особенно сильного шевеления не было, но все-таки. Нервы-то не железные, Кукушкин упрямо успокаивал себя, что в его могилах завелись зверьки. Вдруг по ночам стало светлеть. Светлело обычно из какой-нибудь одной могилы.

Тут уж Кукушкин совсем потерял равновесие.

— Я вам не юродивый какой-нибудь! — кричал он у себя в избушке в пустоту. — Я Вольтера и Поппера по ночам каждый день читаю. И не допущу, чтоб в моих могилах свистели, пищали или шевелились. Не допущу!

Хотел было вызвать милицию, но в милиции во все потеряли веру.

Кукушкин стал нервным, озабоченным и опаздывал на работу. Теперь по ночам с некоторым даже озлоблением перечитывал он Вольтера и Поппера и матерился.

— Поппер, — кричал он на работе, — считает, что у человека существует одна только физиология, а все остальное, Платон, например, одни фантазии. Но на меня-то с могилы не фантазии прут, а нечисть. Не могу, не могу!

Его характер стал изменяться. Раньше, по слабости, он любил бить женщин (любовниц, конечно), но теперь от этого отказался.

Между тем «феномены» вдруг стали утихать, и Кукушкин отбросил мысль, чтоб пригласить парапсихолога. Но внутри чувствовал, что это может быть затишье перед бурей, и поэтому стал не в меру пугливым. Вздрагивал на тишину. Недели через две после затишья встал рано утром в избе попить кока-колы и через окно увидел, что из могилы напротив ему подмигивает какая-то рожа, похожая на мертвую. Кукушкин и не знал, что подумать. Взял и лег спать, поспал и уже часов в двенадцать дня отважился пойти посидеть на краю этой с позволения сказать могилы и посмотреть более внимательно, что в ней. Все-таки теперь не то время, говорил про себя Кукушкин, и он собственник всего, что тут есть, включая трупы.