Жизнь в отсеках пошла по обычному подлёдному расписанию. Плавание было долгим. Шли дни и недели. Вахты сменялись подвахтами, бдение — положенным сном и отдыхом. А в промежутках между всем этим одна за другой следовали учебно-боевые тревоги, тренировки. И тогда весь экипаж дружно боролся за живучесть с условным огнем или водой, в душе искренне желая, чтобы такого никогда бы не случилось. Ясно же, что теперь вся надежда была только на самих себя. Если что-то произойдет, то никто им уже не поможет. До кромки ледяного сплошняка далеко, а до родного берега — ещё дальше. Но Егор не сомневался в своём экипаже, искренне надеясь, что и ему люди так же верят. Тем и жили они в своей подводной обители, надеясь друг на друга и на «его величество» случай. Таков был извечный, потом и кровью писаный извечный морской закон.
Так уж получается, что у командира лодки свободного времени бывает куда меньше, чем у всех остальных членов экипажа. В походе всяких дел и забот сваливается на него гораздо больше, чем на берегу. Но там хотя бы домой можно вечерком наведаться. Хотя в пустой квартире никто и не ждал Егора, но всё же было где расслабиться и немного отдохнуть. А на лодке никогда такой возможности нет и не будет. Командир обязан постоянно находиться в центре происходящих на корабле событий, и потому доклады об изменчивой обстановке доставали его и в центральном, когда он сидел за своим командирским пультом, и в кают-компании, когда обедал, и в собственной каюте, когда спал. Находчивый Кузьма советовал Егору поставить телефон даже в персональном командирском гальюне, чтобы таким способом быть в курсе дел в любой «критический момент» личной жизни. Непрядов за совет вежливо поблагодарил, но при этом посулил на неопределенно долгое время запереть в гальюне самого Кузьму, дабы его «ценные мысли» тут же и сбрасывать по прямому назначению — через унитаз в фановую цистерну. Присутствовавший при этом Колбенев «трюмного юмора» дружков не оценил и потому обоим посоветовал срочно обратиться к доктору Целикову — на случай «умственного или желудочного расстройства».
Впрочем, на подводном атомоходе имелось всё же одно укромное местечко, где всем свободным от вахты предоставлялась возможность не надолго отвлечься от всех забот и немного отдохнуть. На этом проекте для личного состава предусматривался такой приятный сюрприз, как отсек живой природы. На обычной дизельной лодке, стеснённой в своих размерах, ничего подобного даже представить было невозможно. Зато здесь, на атомной…
Скажем, после вахты спускаешься из центрального по трапу на нижнюю палубу, идёшь себе вразвалочку мимо дверей офицерских кают до самого конца коридора. Потому как заглядывать в свой надоевший закуток чего-то не хочется. Наконец, оказываешься перед створками стеклянной двери. Стоит только раздвинуть их, как сразу же попадаешь в чудесный сад, под размашистые кроны пальм, в гущу цветущего инжира и в утончённые запахи лаванды. Всё это заботливо взращено в кадушках, ящичках, горшочках. Здесь же зеленеет на газонах трава, на клумбе благоухают цветы. Под ногами не твердь стальных паёл, а мягкий цветной палас. В большом, подсвеченном лампами аквариуме, в таинственных зарослях водяных растений, величаво шевелят плавниками экзотические рыбки. Над головой со щебетом и посвистом перелетают с ветки на ветку чижи, скворцы, синицы. Им в зелёной куще просто рай и кормежки вдоволь.
Взглядом невольно задерживаешься на огромном светящемся панно. Кажется, сделай ещё шаг и тотчас окажешься у тихого ручья, текущего в лесной глухомани. Всё это Егору до боли напоминало его заветный лесной ручеёк, к которому он когда-то припадал губами, чтобы напиться в невыносимую летнюю жару. И чудилось, что где-то неподалеку была там его родная Укромовка — стоило только выбраться из чащобы и пройти немного по просёлочной дороге. А там уж непременно показался бы крутой холм с дедовой церквушкой, да с родным домом…
Любил Егор посидеть в это отсеке на лавочке, особенно поздно вечером перед сном. Он закрывал глаза и отрешённо слушал, как умиротворённо журчит вода, бьющая в небольшом фонтанчике, как щебечет в листве пернатая братва, устраиваясь на ночлег. В такие минуты особенно хотелось чьей-то любви, ласки, обыкновенной женской нежности, чего давно уже недоставало одинокому мореходу. Вспоминать о Катиных ласках не имело смысла. Её давно уже не было на этом свете. И поэтому чаще случалось, когда возникал образ другой, реально существовавшей женщины, с которой Егор надеялся связать свою судьбу. В походе он думал о ней как о каком-то роковом наваждении, тайном грехе, без покаяния остававшимся в его жизни. Но в том-то и дело, что в душе он был рад этому греху, желая его продолжения…
Нередко случалось так, что засыпая в своей каюте на койке, Егор невольно думал о Лерочке. Её он не боготворил, как когда-то Катю. Та, другая женщина, казалась вполне земной, обыкновенной и потому была доступной его мечтам. Он представлял её тугие широкие бёдра, полные груди, манящую ласку нежных рук и жаркое дыхание, от которого прежде озноб нетерпения охватывал с головы до пят. Эта женщина как бы манила издалека призрачным обаянием своего податливого тела, хотя душа её продолжала оставаться в потёмках. Думалось, что не всё у них, быть может, безвозвратно потеряно. Такая пламенная любовь просто так не проходит. Однажды в старом доме повторится ужин при свечах, опять зазвучит для него старинный рояль, будет и утреннее пробуждение в мансарде под шум дождя, и вздохи вековых сосен, и её тихая молитва… Возможно, там всё ещё ждут заблудившегося морехода. Стоит только вернуться туда, чтобы никуда уже не уходить, и всё начнётся сначала. Вернётся любовь, и счастье тогда их уже не оставит, если этого очень захотеть. А нужна-то самая малость: забыть прежнюю обиду и переступить через собственную гордость. По крайней мере, Егору очень хотелось в этом себя убедить. А иначе в дальнем походе просто нечем было бы жить. Что же будет на самом деле, он не знал. Да и какие-то определённые планы строить по этому поводу совсем не хотелось. Будущее представлялось ему собственным ледяным полем, под которым предстояло идти, не видя конца.
Не успел Егор заснуть, как зазуммерил висевший на переборке телефон. Приподнявшись, он протянул руку, выдернул из зажимов трубку и, позёвывая, поднес её к уху. Вахтенный офицер просил срочно прибыть в центральный, поскольку в момент подвсплытия и очередного сеанса радиосвязи на имя командира пришла срочная телеграмма.
Сладкой дрёмы как и не было. Егор в мгновенье оделся и выскочил из каюты.
В расшифровке сообщалось, что в высоких широтах, при разведке погоды, потерпел аварию военный самолёт. Пилоту и штурману, по всей вероятности, удалось выброситься на парашютах. Приводились и координаты места происшествия, откуда непрерывно подавал сигналы аварийный радиомаяк. Непрядова просили сделать всё возможное, чтобы попытаться спасти лётчиков, если они ещё живы.