Уолтер был непоколебим.
— Милорд, если вы настаиваете, пусть будет так. Но только сумасшедший может не понимать, что, едва вы ступите на землю Австрии или Германии, одни и без сопровождения, ваш брат получит счастливую возможность завладеть вашим королевством не силой, а по праву наследования.
Некоторое время мы ехали молча. Потом Ричард сказал:
— Вы, несомненно, правы, Уолтер. Во всем, что не касается жаркой битвы, вы грешите чрезвычайной осторожностью, но это ваше суждение разумно. Я отправлюсь дальним морским путем.
Бледность на лице Уолтера сменилась краской торжествующего облегчения. Голос Ричарда прозвучал угрюмо и недовольно, но я заметил, что взгляд его не был таким яростным, как в тех случаях, когда ему приходилось уступать другим. Я наивно отнес это на счет того, что Хьюберт Уолтер был единственным человеком, чья честность и добрая воля шли от всего сердца и не вызывали сомнений. И порадовался, потому что был согласен с каждым словом лорда Солсберийского.
18
Из того, что происходило в тот последний, заполненный множеством дел, час среди массы людей, я помню лишь некоторые моменты.
Один — когда Ричард вошел в свой шатер и посмотрел на то место, где раньше стояла кровать Рэйфа. Этот угол теперь был пуст. Я убрал из шатра все, что напоминало о нем, даже свернул в рулон и спрятал карты, которые он помогал чертить. И все-таки Рэйф почти осязаемо присутствовал здесь.
— Он умирал легко? — спросил Ричард.
— Очень легко.
— Да, говорят, что смерть милосердно обходится с теми, у кого была тяжелая жизнь. Да упокоит Господь его душу. — За раскаленными стенами шатра воцарилась многозначительная, словно пульсирующая тишина. А потом Ричард дал волю своей былой безудержной, взрывной энергии, внося идеальный порядок в явный хаос. Заработал ясный ум, направляющий в нужное русло бессмысленные действия.
Другим запомнившимся моментом было прощание с ним немногих знавших о его неизбежном отъезде. Задолго до этого я был свидетелем того, как оплыла и угасла первая свеча в день отъезда Филиппа, «пережил реквием» по крестовому походу в Вифании. Я думал, что с подписанием дамасского договора все благополучно закончится, — но беспокойный боевой дух Третьего крестового похода жил, волновался, кровоточил, страдал и наконец навсегда умер, когда вокруг Ричарда собрались люди, чтобы прикоснуться к нему, поцеловать руку и попрощаться.
Не все они были его друзьями и ревностными крестоносцами, но все были растроганы, озарены этим последним умирающим светом — отблеском того закатного неба, под которым каждый вечер звучал трагический, непримиримый клич крестоносцев. Это был конец.
Человеческий ум — бесконечная тайна. Лежа в углу шатра, совершенно пьяный, я вспоминал вечер, когда он пел о Иерусалиме и в мои уши впервые ворвался тот вечерний клич, а позже я рассказал ему об изобретенной мною баллисте; о первой нависшей туче и обо всех тучах, собравшихся потом, и о той ночи в Вифании, когда все мы сказали: «Этот крестовый поход окончен».
Но, предаваясь горьким воспоминаниям, одурманенный вином, я очень спокойно и четко писал письма. Одно Анне Апиетской, объяснявшее, почему мне, поглощенному заботами о Рэйфе, а потом из-за отъезда в Дамаск в качестве проводника Альберика Саксхемского не удалось побывать во дворце. Другое было предназначено для миледи: я сообщал, что по-прежнему выполняю ее просьбу, уезжаю вместе с королем и буду изо всех сил заботиться о нем. Перечитав написанное, я нашел, что оба письма звучали холодно, несколько высокопарно и бесстрастно.
Я еще писал, когда Ричард положил мне на плечо руку и сказал:
— Пойду попрощаюсь с дамами. Пойдешь со мной или встретимся через полчаса в гавани?
И снова мое сознание раздвоилось: половина кричала о желании увидеть ее, хоть на мгновение, в последний раз, другая, упрямая и холодная, как глина, повторяла доводы, требовавшие держаться подальше.
— Я буду в гавани, — ответил я.
— Корабль «Святой Иосиф».
— Знаю. Я буду ждать вас там.
Я запечатал письма, отдал их вместе с последней своей золотой монетой верному мне пажу и отправился в гавань. Крестовый поход, Святая земля, миледи — все оставалось позади как эпизод, как закончившийся этап жизни. Мы устремились в неопределенный, неизбежный мрак, с хрупким барьером дней между нами и могилой, унесшей одного из нас…
Когда Ричард присоединился ко мне, настроение его было бодрым, мысли сосредоточились на путешествии, он с любопытством осматривал корабль, расспрашивал о том, какую он мог развить скорость, интересовался видами на погоду. Мы не пробыли на борту и часа, как он объявил, что вместо долгого морского путешествия мы повернем на север, в сторону Армении и далее пойдем по суше, по старой дороге, по которой в былые времена прошло множество крестоносцев и паломников.
Я понимал, что его веселая бодрость объяснялась тем, что он перехитрил Хьюберта Уолтера, верного друга и слугу, готового скорее объявить его сумасшедшим и заковать в цепи, нежели видеть, как он пускается в такую опасную авантюру.
19
Внезапное отплытие из Палестины и тайное изменение маршрута породили ореол таинственности, замешательство и противоречивые толки вокруг того периода карьеры Ричарда Плантагенета. Двумя годами позже, на заседании суда в Хагенау, где его враги неистовствовали, а друзья отвергали обвинение в организации убийства Конрада де Монферра, придавалось большое значение тому факту, что он отплыл из Палестины практически без предупреждения и без надлежащего церемониала. Один из свидетелей говорил, будто Ричард настолько боялся мести со стороны семьи и друзей маркиза, что не осмелился задержаться даже для того, чтобы попрощаться с королевой. Несомненно, это показание представлялось очень весомым в глазах простых, рассудительных, традиционно мыслящих людей, которым идея путешествия через полмира без оружия и свиты, в попытке спасти трон от двух прочно закрепившихся на нем врагов, казалась слишком фантастической. К счастью, имелись показания Хьюберта Уолтера о письме, полученном от Элеоноры, и о том, что Ричард, безоружный, один и без охраны, посетил дворец, где жили женщины и где королева Англии оказала гостеприимство жене Конрада, а также двум сотням его сторонников, составлявшим ее эскорт.
Эти факты, рассматривавшиеся на открытом судебном заседании, попали в труды историков, а менестрели, сочтя их неинтересными, не упоминали о них в песнях и рассказах. Их больше занимало исчезновение Ричарда, и почти неизменно все они пели о кораблекрушении. Это понятно, потому что Ричард отплыл из Акры с явным намерением добраться морем до Англии. Хьюберт Уолтер, а также все те, кто пришел попрощаться с ним в тот печальный вечер (они же отрицали факт преднамеренной «секретности» поспешного отплытия), считали, что он направлялся в один из своих пяти портов. Потом король исчез, и снова о нем услышали, когда он уже находился в центре Европы. Почему? Ответ был прост: он стал жертвой кораблекрушения. Длительное время — во всяком случае, пока я не сделал это сам — никто, кроме капитана «Святого Иосифа» и его команды, не мог опровергнуть эту версию, и к тому времени передававшиеся из уст в уста песни повсеместно распространили ее. «Увы, у скалистых берегов Истрии разразился страшный шторм…» — пели менестрели и миннезингеры.