такое прочее.
— Вот уж никогда не думал, — сказал я, — что у ящура могут быть такие серьезные последствия. А Министерству сельского хозяйства известно про этот случай?
— Ты думаешь, это могло бы их заинтересовать? — удивилась Урсула. — Если хочешь, я могу написать им и рассказать.
— Нет-нет, — поспешил я возразить. — Я просто пошутил.
— Ладно. Теперь расскажи мне про твой брак.
— Я тоже развелся.
— Ты тоже? Дорогой, я же сказала, что это романтическая встреча. — Ее глаза затуманились. — Мы встречаемся с тобой в Венеции после расторгнутых браков. Совсем как в романах, дорогой.
— Вряд ли нам следует особенно зачитываться этим романом.
— А какие у тебя дела в Венеции? — спросила она.
— Никаких, — ответил я неосмотрительно. — Просто приехал отдохнуть.
— О, чудесно, дорогой, тогда ты можешь мне помочь! — воскликнула Урсула.
— Нет! — поспешил я ответить. — Это исключено.
— Дорогой, ты еще даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить, — жалобно молвила она.
— И знать не хочу. Все равно не стану помогать.
— Милый, мы столько лет не виделись, а ты сразу, даже не выслушав, так груб со мной, — возмутилась Урсула.
— Ничего. Я знаю по горькому опыту, на какие затеи ты способна, и вовсе не намерен тратить свой отпуск, участвуя в твоих ужасных махинациях.
— Ты противный, — сказала она, и губы ее задрожали, а синие, как цветки льна, глаза налились слезами. — Жутко противный… я тут одна в Венеции, без мужа, а ты не хочешь даже пальцем пошевелить, чтобы выручить меня в беде. Это не по-рыцарски с твоей стороны… ты гадкий… и… противный.
— Ну ладно, ладно, — простонал я, — выкладывай, в чем дело. Только учти, я не стану ни во что вмешиваться. Я приехал сюда провести несколько дней в мире и покое.
— Так вот, — начала Урсула, вытирая глаза и подкрепляясь глотком дюбонне. — Я приехала сюда, чтобы, можно сказать, совершить акт милосердия. Дело чрезвычайно трудное, возможны ослижнения.
— Ослижнения? — не удержался я.
Урсула осмотрелась кругом, проверяя нет ли кого поблизости. Так как поблизости было всего лишь около пяти тысяч веселящихся иностранцев, она посчитала, что может спокойно довериться мне.
— Ослижнения на высоком уровне, — продолжала она, понизив голос. — Это должно оставаться только между нами.
— Ты хочешь сказать — осложнения? — спросил я, желая придать беседе более осмысленный характер.
— Я сказала именно то, что подразумеваю, — сухо ответила Урсула. — Может быть, перестанешь меня поправлять? Эти вечные попытки поправлять меня всегда были одной из твоих худших черт. Это ужасно неприятно, дорогой.
— Извини, — произнес я покаянно. — Валяй, рассказывай, кто там, на высоком уровне кого ослизывает.
— Ну вот. — Она понизила голос так, что ее слова с трудом доходили до меня сквозь окружающий нас гомон. — Тут замешан герцог Толпаддльский. Я потому и приехала в Венецию, что Реджи и Марджери, да и Перри тоже доверяют только мне, и как герцог, разумеется, он просто душка, который страшно страдает от этого скандала, и когда я сказала, что приеду, они, конечно, сразу ухватились за эту возможность. Но ты не должен никому ни слова говорить об этом, дорогой, обещаешь?
— О чем я не должен говорить ни слова? — озадаченно справился я, давая жестом понять официанту, чтобы принес еще выпить.
— Но я ведь только что тебе сказала, — нетерпеливо произнесла Урсула. — О Реджи и Марджери. И Перри. И о герцоге, разумеется.
Я сделал глубокий вдох.
— Но я не знаю этих Реджи, Марджери и Перри. И герцога тоже.
— Не знаешь? — удивилась Урсула.
И я вспомнил, как ее всегда удивляло, что я не знаю никого из широкого скучного круга ее знакомых.
— Нет. А потому, сама понимаешь, я затрудняюсь понять, в чем дело. Могу только представить себе самые разные варианты — то ли все они заболели проказой, то ли герцога поймали на незаконном производстве спиртного.
— Что за глупости ты говоришь, дорогой, — возмутилась Урсула. — У него в роду нет алкоголиков.
Я снова вздохнул.
— Послушай, может быть, ты просто расскажешь, кто из них кому что сделал, учитывая, что я никого из них не знаю и, по правде говоря, предпочел бы не знать.
— Хорошо, — согласилась Урсула. — Перегрин — единственный сын герцога. Ему только что исполнилось восемнадцать, и он славный парень, несмотря на это.
— Несмотря на что? — растерянно спросил я.
— Несмотря на совершеннолетие, — последовал нетерпеливый и не очень вразумительный ответ.
Я решил не трогать очередную загадку.
— Продолжай, — сказал я, надеясь, что дальше все прояснится.
— Так вот, Перри учился в колледже Сент-Джонс… ну, ты знаешь, это жутко шикарная школа, про нее еще говорят, что она лучше Итона Харроу.
— Десять тысяч фунтов за триместр, не считая питание? Как же, слышал.
— Дорогой, туда принимают детей только самых видных родителей, — продолжала Урсула. — Это такое же изысканное заведение, как… как… как…
— Как универмаг «Харродз»?
— Что-то в этом роде, — неуверенно согласилась Урсула.
— Итак, Перри учился в колледже Сент-Джонс, — напомнил я.
— Ну да, и директор не мог на него нахвалиться. И тут вдруг гром среди ясного неба. — Она перешла на выразительный шепот.
— Гром? Что за гром?
— Среди ясного неба, милый, — нетерпеливо пояснила Урсула. — Ты отлично знаешь, и вообще, не прерывай меня, дорогой, дай досказать.
— Я только этого и жду. Пока что я услышал только про какого-то герцогского сынка, про гром и даже не понял толком, при чем тут небо.
— Так помолчи и послушай, я все объясню. Ты совсем не даешь мне говорить.
Я вздохнул.
— Хорошо. Молчу.
— Спасибо, милый. — Она сжала мою руку. — Так вот, значит. До этого грома Перри отлично успевал. Тут в его школу явились Реджи и Марджери. Реджи взяли на должность учителя рисования, он ведь здорово пишет маслом, и гравирует, и все такое прочее, хотя, на мой вкус, он несколько эксцентричен, я даже удивилась, честное слово, что его взяли в такое изысканное заведение, где не очень-то жалуют эксцентриков, сам понимаешь.
— Почему он эксцентрик?
— Ну, скажи сам, милый, разве это не эксцентрично — повесить над камином в гостиной портрет собственной жены в обнаженном виде? Я говорила ему — если уж непременно захотелось вешать ее на стену, лучше повесил бы в ванной, на что он ответил, что сперва подумывал украсить этой картиной комнату для гостей. Как иначе назвать его после этого, милый, если не эксцентриком?
Я не стал говорить ей, что заочно проникся симпатией к Реджи.
— Значит, роль грома исполнил Реджи?
— Да нет же, милый, громом была Марджери. Перри, как только увидел ее, сразу безумно влюбился, она ведь и впрямь хороша собой. Если тебе по вкусу женщины из Полинезии,