Читать интересную книгу Сочинения. Том 1 - Евгений Тарле

Страшная резня сопровождала сдачу: англичане убили около 500 ирландцев, которые находились во французских рядах. Мэтью Тон и Тилинг, захваченные там же, были преданы военно-полевому суду. Оба они после краткой формальности судоговорения были повешены. Селливану удалось выдать себя за француза, и он спасся при размене пленных, когда Эмбер с товарищами был возвращен во Францию.

Для Вольфа Тона неудача экспедиции и казнь брата могли представляться страшным горем, но Директория отнеслась к пленению Эмбера и его отряда вполне спокойно: в ее планы входило только тревожить Англию диверсиями, и истратить для этой цели по маленьким порциям и в разные сроки несколько тысяч человек не могло в Париже казаться слишком большой расточительностью. Вот почему тотчас же после неудачи Эмбера решено было отправить новую экспедицию в Ирландию. Командиром десантного транспорта был назначен адмирал Бомпар; 9 судов с 3 тысячами человек составляли его отряд. Вольф Тон во французском мундире находился в числе офицеров отряда. Уже подходили к Лау-Суили (12 октября), когда вдруг английские линейные корабли появились на горизонте и быстро приблизились. Их было 4, а у Бомпара всего 1, ибо остальные 8 были сравнительно мелкими судами. Кроме того, в английской эскадре оказалось еще 4 (тоже более мелких) корабля. Перед самой битвой адмирал убеждал Вольфа Тона ввиду явного превосходства неприятельских сил пересесть на маленькую шхуну и спасаться, пока будет происходить битва, ибо ему, Тону, грозит большая опасность, чем остальным в случае сдачи. Тон хорошо понимал, что для него плен и виселица однозначащи, но он отказался наотрез от всяких попыток спасения.

Началась упорная и жестокая морская битва, и англичане одержали решительную победу.

Корабль, на котором находился Вольф Тон, в течение 6 часов выдерживал нападение четырех неприятельских судов. Тон принимал самое живое участие в этой отчаянной морской битве, а когда наконец англичане завладели уже тонувшим кораблем и все находившиеся на нем были объявлены военнопленными, то Вольф Тон, одетый во французский мундир, был сочтен за одного из французских офицеров. Пленников привезли в Литтеркенни, и там все офицеры были приглашены на завтрак к одному из представителей военной власти, лорду Кэвену [14]. За этим завтраком был между прочим один старый товарищ Вольфа Тона по университету. Он-то и выдал Вольфа Тона, которого знал в лицо. Мнимого французского офицера тотчас же связали и отправили под сильным конвоем в дублинскую тюрьму. Тотчас же после ареста Вольф Тон написал письмо лорду Кэвену, где решительно заявлял, что он форменным образом зачислен в списки французской армии, а потому подобное обращение с военнопленным вполне непристойно. Лорд Кэвен ответил, что не признает этого и считает Вольфа Тона бунтовщиком и изменником. 10 ноября начался военный суд. Когда ввели арестанта и спросили его, признает ли он себя виновным во взводимых на него государственных преступлениях, он ответил, что он не ищет для себя никаких прикрытий, а также не намерен причинять суду какие-либо затруднения и поэтому с полной готовностью признает правильными все обвинения. Затем после колебаний и сомнений суд разрешил подсудимому прочесть приготовленный им мемуар. Вот что между прочим прочел Вольф Тон: «Что я сделал, было сделано исключительно из принципа и полнейшей уверенности в правоте. Я не желаю пощады и надеюсь, я не составляю объекта чувства жалости. Я предвосхищаю последствие моего пленения, и я приготовлен к этому событию. Любимой целью моей жизни была независимость моей страны, и для этой цели я принес всякую жертву. Природа насадила в моем сердце при моей честной и бедной жизни любовь к свободе, а воспитание укрепило ее. Ни соблазн, ни страх не могут ее оттуда изгнать, а относительно меня не щадили ни соблазнов, ни запугиваний. Чтобы дать неоценимые, благословенные дары свободы земле, где я родился, я презрел трудности, узы и смерть. Для этого я стал изгнанником, подвергся нищете, оставил лоно семьи, жену, детей, все, что делало жизнь желательной.

После честного боя, в котором я старался соревновать храбростью с моими рыцарскими товарищами, я был принужден сдаться, и в оковах меня волокли по стране не столько к моему позору, сколько к позору того лица, кем был отдан подобный неблагородный и бесчеловечный приказ. Все, что я когда-либо писал и говорил о судьбе Ирландии, я здесь повторяю. Связь с Англией я всегда рассматривал как проклятие для благополучия и счастья Ирландии и делал все, что было в моей власти, чтобы связь эту разрушить и возвести три миллиона моих земляков в сан граждан».

— Мистер Тон, — прервал его тут председатель, — невозможно нам это слушать.

После небольших препирательств подсудимый продолжал:

«Обсудив средства моей страны и убедившись, что они слишком слабы, чтобы с ними без посторонней помощи достигнуть независимости, я искал этой помощи во Франции и без всякой интриги, но только основываясь на честности и откровенности моих принципов и на любви к свободе, которая всегда меня отличала; французская республика меня приняла, и на действительной солдатской службе я приобрел то, что было для меня бесценно и с чем я расстанусь только тогда, когда расстанусь с жизнью, — дружбу некоторых лучших людей Франции и привязанность и уважение моих храбрых товарищей по оружию. Ослабить силу или изменить сущность принципов, во имя которых я действовал, не может приговор какого бы то ни было суда; и правда этих принципов переживет эфемерные предрассудки, которые ныне царят. Этой правде я оставляю защиту своей доброй славы, и я надеюсь, для потомства такая защита будет поучительна. Теперь исполнилось более четырех лет с тех пор, как преследование выгнало меня из этой страны, и едва ли мне нужно говорить, что лично меня нельзя впутать ни во что, случившееся во время моего отсутствия. В своих усилиях добиться свободы моей страны я всегда прибегал к открытой и мужественной войне. Были совершены с обеих сторон ужасы, о которых я жалею; и если благородный дух, пробуждению которого в ирландских сердцах я способствовал, выродился в систему убийств, то я полагаю, что все, кто сколько-нибудь знал меня с детства до нынешнего часа, готовы будут допустить, что никто на свете не мог бы более сердечно пожалеть о тирании обстоятельств или политики, способной так извратить естественные наклонности моих земляков. Мне еще немного осталось сказать. Успех — все в этой жизни, и без его покровительства добродетель становится порочной в эфемерной оценке тех, которые связывают со счастьем всякие достоинства.

В славной расе патриотов я шел по следу, проложенному Вашингтоном в Америке и Костюшко в Польше; подобно последнему, мне не удалось освободить родину, и, в противоположность тому и другому, я проиграл жизнь. Я исполнил свой долг, и я сомневаюсь, что суд исполнит свой; я только могу добавить, что человек, который думал и действовал, как я, защищен от страха смерти».

С полным спокойствием вел он себя в течение всего процесса и только заявил желание, чтобы его не повесили, а расстреляли. Он был приговорен к смертной казни, после чего отвезен в тюрьму. Ночью с 10 на 11 декабря он написал письмо Директории французской республики с просьбой помочь его жене и трем детям, которых он оставляет в беспомощном состоянии. Другое было к жене. «Дорогая любовь моя, наконец настал час, когда мы должны расстаться. Слова не могут передать тех чувств, которые я питаю к тебе и нашим детям, а потому я не буду пытаться это делать. Сожаление, все равно какое, было бы ниже твоего и моего мужества…

Я не могу окончить этого письма. Передай любовь мою Мэри (его сестре — Е. Т.) и прежде всего помни, что ты одна осталась у наших дорогих детей и что лучшее доказательство своей любви ко мне ты дашь, сохраняя себя для их воспитания. Да благословит вас всемогущий бог. Твой навсегда Т. Вольф Тон».

На другой день он написал жене еще записку, в которой пишет: «Дух мой так же спокоен, как во всякий иной период моей жизни».

В воскресенье ночью 11 ноября 1798 г. он ударил себя спрятанным заранее ножом в шею. Мучения от раны были ужасны и длились более 7 дней. К нему никого из родных не пустили, а только наполнили камеру полицейскими и тюремными чинами. Уже совсем замученный болью Вольф Тон сказал врачу (намекая на слова английских властей о деле французского нашествия): «Они говорят, что я все знаю: по вы видите, доктор, что все же есть вещи, которых я не знаю: я нахожу, что я плохой анатом». Он острил о неудачно себе нанесенной ране. Когда врач сказал ему, чтобы он лежал тихо и не говорил, ибо иначе сейчас наступит смерть, он ответил: «Я едва могу найти слова, чтобы благодарить вас, сэр: это самая желанная новость, какую только вы могли бы мне принести. Из-за чего бы я мог желать жить теперь?» Откинувшись после этих слов на подушку, Вольф Тон скончался.