Отряд остановился на бивак на два дня, пока не сварили в котле все пригодные коровьи кости. Затем большие кости раскололи, чтобы извлечь костный мозг. Все были рады пище и отдыху. Два дня и две ночи вокруг лагерной стоянки крутились птицы, лишенные возможности полакомиться коровьими тушами. Днем вокруг лагеря бегали койоты и волки. Двое — койот и волк — осмелились подойти поближе. Длинноногий подстрелил обоих — получилась мясная добавка к бульону.
— Не знаю, стоит ли есть волчатину, — засомневался Гас. — Волк, он ведь жрет что попало. У него, может, отрава какая в животе, кто его знает.
— Ну и не ешь, если опасаешься, — отрезал Длинноногий, — нам больше достанется.
Калл ел суп из койота и волка безропотно. После отдыха состояние его больных ног, хотя они и не зажили окончательно, заметно улучшилось. Около русла ручейка торчало несколько засохших деревьев. Матильда срубила прочный разветвленный сук и смастерила из него некое подобие костыля для Калла. Она понимала, как ему не нравилось, что его поддерживают она и Гас. Калл вынужден был принимать их помощь, потому что иначе ею ждала смерть, но принимал ее, стиснув зубы. По его глазам было заметно, что гордость его уязвлена.
— Спасибо тебе, — сухо поблагодарил он, когда она преподнесла ему самодельный костыль. Но в глазах его читалась благодарность.
Гас заметил, как обрадовалась Матти, несмотря на сухость Калла, и в душе его возникла ревность. Сам он общался с ней охотно и по-дружески и ухаживал в той мере, в какой она допускала, и все же после смерти Чадраша она стала относиться к нему исключительно как друг, и не более того. Такое отношение раздражало его довольно сильно, он даже не стерпел и пожаловался Длинноногому. Калл и Матильда в этот момент сидели рядом и ели суп. Оба они не сказали ни слова, продолжая есть как ни в чем не бывало суп из волчатины из одной миски, которую подал мексиканский солдат-мальчишка.
— Почему она проводит все время с Каллом? — пожаловался Гас Длинноногому. — Калл к женщинам равнодушен. Редко когда я засекал его со шлюхами.
Длинноногий с минутку внимательно глядел на странную пару — крупную женщину и невысокого молодого человека.
— У Матти взыграло материнское чувство, — решил он. — Корова — и та в большинстве своем подпустит к себе чужого теленка, если тому нужна кормилица, и он подойдет к ней.
— Так мне как раз и нужна такая кормилица, — выпалил Гас. Теперь, когда у него в животе после супа урчало не так громко, в нем опять воспылала ревность. — Я ведь такой же телок, как и он, — мы с ним одного возраста.
— Так-то оно так, но ты ведь можешь ходить без особых усилий, а Вудроу не способен, — объяснил ему Длинноногий.
— Но пусть она хоть немного посидит со мной, а не все время с этим дурнем, — возмутился Гас. — Он даже словечком с ней не перекинется, а я могу болтать без остановки хоть весь день.
— Может, он и ответит, если она заговорит первая, — предположил Длинноногий.
Верзила Билл Колеман, растянувшись на земле и положив голову на руку, прислушивался к их разговору.
— Чего ты там ворчишь, Гасси? — спросил он. — Она и со мной тоже не сидит, но ты же не слышал от меня жалоб.
— Да заткнись, ты, Билл, что ты знаешь про женщин? — закинул пробный шар Гас.
— Я знаю, что они редко влюбляются в легкомысленных парней, — ответил Верзила Билл. — Если бы влюблялись, я давно бы женился. Но я не женат и потому собираюсь один встречать очередную холодную ночь.
— Вот видишь, он прав, — заметил Длинноногий. — Матти нравится Вудроу именно потому, что он практичен и продумывает все до мелочей.
— Ого, да я вижу, вы оба знаете все, — фыркнул Гас, пошел к Матильде и тяжело плюхнулся рядом с ней.
— Матти и ее ребятки, — улыбнувшись, сказал Длинноногий Верзиле Биллу. — Сомневаюсь, что она намерена остаться матерью сразу двух молокососов, когда пойдет на запад с таким грузом.
Верзиле Биллу не хотелось вообще поднимать вопрос о материнстве. Его собственная мать умерла от лихорадки, когда ему только-только исполнилось десять лет — и с тех самых пор он тосковал по ней.
— Если бы мама была жива, — говорил он с грустным видом, — думаю, я бы никуда не уходил из дома и занимался бы фермерским хозяйством. Она пекла нам пироги с фруктовой начинкой, когда была еще здорова. С той поры мне не доводилось пробовать таких вкусных пирогов.
— Надеюсь, тоска по этим пирогам закончилась, — заявил Длинноногий. — Мне не хочется даже думать про пирога с фруктовой начинкой и печеную картошку, пока мы не возвратимся в те места, где люди едят по-нормальному.
Коровьи туши обглодали до последней косточки в течение двух дней, а к утру третьего дня у них опять не осталось съестного. Однако они не унывали. Увидев диких уток, многие уверились, что уже подходят к краю пустыни. Техасцы начали разговоры о рыбной ловле и охоте на дичь, о свинине и курятине с такой уверенностью, будто еда сама свалится с неба.
Салазар слушал этот треп с мрачным видом.
— Сеньоры, Пустыня смерти еще не кончилась, — напомнил он. — Нам еще идти и идти до Лас-Крусеса. Когда доберемся туда, голодать больше не будем.
Еще целых три дня они шли по пустыне и не видели ни одного животного; вода, правда, была, но топливо не попадалось. К вечеру второго дня у них почти кончился кофе. Он теперь получался жидким-прежидким — почти бесцветным.
— Будь у меня газета, я бы всю ее перечитал до последней строки в поисках рекламы этого кофе, — промолвил Верзила Билл, искоса заглядывая в чашку.
— А я и не знал, что ты умеешь читать, Билл, — съязвил Длинноногий.
Верзила Билл был в замешательстве: по правде говоря, читать он не умел. Обычно если ему случайно попадала в руки газета, он просил какую-нибудь проститутку прочитать ее.
Калл испытывал голод, как и все другие в отряде, но благодаря смастеренному Матильдой костылю он воспрянул духом, хоть костыль и оказался неказистым и вскоре здорово натер ему кожу под мышкой. Однако не нашлось ничего, что можно было бы подложить. Тогда Матильда предложила разорвать на полоски свою рубашку и сделать из них подушечку, но Калл отказался. К концу третьего дня плечо у него ломило не меньше, чем ногу. Матильда, устав от его упрямства, оторвала от своей рубашки изрядный лоскут и подложила его на упор костыля вместо подушки, пока Калл спал.
Но даже с костылем Калл все равно отставал от группы техасцев. Он, правда, не плелся в самом хвосте колонны — позади него всегда ковыляли трое самых слабых из числа солдат-сопляков. Хотя Калл и не знал испанского языка, он все же перестал считать мексиканских мальчишек чужими и врагами. Они, как и техасцы, голодали и мерзли; он не думал, что они могут застрелить его, даже когда плелся, прихрамывая, позади всех и вроде мог бы убежать.