Эти законы, которые вновь отсылают нас к практике строгоновской Рисовальной школы по отношению к искусству, авторы курса (В.А. Фаворский, П.Я. Павлинов, К.Н. Истомин, И.М. Чайков, H.A. Ладовский) считали универсальными для создания как произведений изобразительного искусства, так и для художественного конструирования предметов быта и техники. Пропедевтические курсы позже стали обязательными в мировой практике подготовки художников-конструкторов.
Хотя во ВХУТЕМАСе преподавали художники-станковисты, продолжавшие традиции русской художественной школы предреволюционных десятилетий (А.Е. Архипов, П.П. Кузнецов, И.И. Машков), лидерство принадлежало представителям производственного искусства (А.М. Родченко, В.Е. Татлин и др.). В результате господствовало отрицание традиционных (и, прежде всего, станковых) форм искусства. Практически мастерские готовили в основном художников-станковистов и архитекторов. Эта тенденция не была преодолена и при переименовании в 1927 году ВХУТЕМАСа во ВХУТЕИН (Высший государственный художественный технический институт).
Педагогическая система все более эволюционировала в сторону возврата к традиционным методам обучения, ориентированным главным образом на подготовку художников-станковистов; все меньшее место в работе института уделялось подготовке художников-конструкторов. Наконец, в 1930 году институт распался на три части: архитектурное отделение ВХУТЕИНа путем объединения с архитектурным отделением Московского высшего технического училища преобразовали в Архитектурно-строительный институт (АСИ).
На следующий год он был переименован в Архитектурно-конструкторский институт (АКИ) и, наконец, в 1933 году реорганизован в Московский архитектурный институт (в настоящее время, ценя и желая сохранить историческое название, официально именуется «Московский архитектурный институт (Государственная академия)».
Художественное отделение превратилось в художественный институт (Московский государственный академический художественный институт им. В.И. Сурикова).
Кроме того, на основе полиграфического факультета ВХУТЕИНА создали Московский полиграфический институт (Московский государственный университет печати им. Ивана Федорова).
По мнению некоторых историков (это мнение представляется логичным), и Московский текстильный институт (Московский государственный текстильный университет им. А.Н. Косыгина) также имел основу во ВХУТЕИНе (там действительно был текстильный факультет) и, следовательно, в «Строгоновке», которая традиционно занималась тканями. Таким образом уничтожили идею создания художественной промышленности, подготовки художников, обогащающих среду обитания.
Растоптав идею художественного быта, гонители «Строгоновки» или того, что от нее осталось, во ВХУТЕИНе парадоксальным образом поставили знак равенства между бытом вообще и буржуазным бытом и пролетарским бытом, поскольку левые художники думали о быте новых пролетариев. Никто не скажет, что эти события были борьбой с воззрениями основателя — Строгонова, в лучшем случае с его духом. Другое дело, что не было государственного деятеля, равного по масштабу этой личности.
В 1945 году в здании на улице A.A. Жданова (бывшей Рождественке) воссоздали Московское центральное художественно-промышленное училище. В скобках отмечалось: бывшее Строгоновское. Спустя три года оно получило статус вуза и в названии слово «центральное» заменили на «высшее». К 1956 году было готово новое, специально для училища построенное здание на Волоколамском шоссе, 9, спроектированном архитектором Л.М. Поляковым. В 1960 году в результате реорганизации появилось три особых факультета: промышленного искусства, интерьера и оборудования, монументально-декоративного и прикладного искусства. МВХПУ превратилось в ведущее учебное заведение подобного типа в стране: учебные программы, разработанные в училище как типовые, применяются в других вузах.
В то время как «Школа графини Софьи Владимировны» исчезла, бренд «Строгоновки» — редкий пример частного образовательного бренда, созданный графом Сергеем Григорьевичем и весьма удачно переданный им в руки государства, оказался чрезвычайно устойчивым. Несмотря на свою мнимую принадлежность дворянскому классу, он оказался востребованным и в советское время.
Глава 12
«Роман» с Александро-Невской лаврой
Место и способ захоронения человека, а также могильный памятник могут много рассказать о покойнике и его родственниках. Праху мы поклоняемся в часы скорби и торжества. Большинство Строгоновых петербургских, как и подобает людям их положения, похоронены в Александро-Невской лавре, где с давних времен существует их мир. Ни один из многочисленных монументов нельзя отнести к числу пышных. В большинстве своем это простые надгробные плиты, значительная часть которых, кстати, утрачена. Единственное исключение — памятник баронессе Софье Александровне Строгоновой, исполненный М.И. Козловским.
Возможно, особый трагизм ситуации был тому причиной. К тому же заказчиками выступали не Строгоновы. В 1801 году почти одновременно барон Александр Сергеевич Строгонов потерял дочь Веру и супругу Софью Александровну. Родители последней — князь A.B. Урусов (1729–1813) и княгиня A.A. Урусова, урожденная Волкова (ум. после 1801 г.), в первом браке Муравьева — обратились к скульптуру с просьбой о монументе, который и представил заказчиков. Посредине гранитный пьедестал с беломраморным профилем Софьи. На нем ваза-урна, на которой когда-то были помещены бабочки из золоченой бронзы — символы бессмертия души. Слева — молящийся пожилой мужчина стоит с младенцем на руках. Справа — скорбящая сгорбленная от горя женщина, у ног которой стоит плачущий ангел.
Традиция захоронения в лавре, где уже несколько десятилетий прежде находили покой высшая столичная аристократия, а также некоронованные особы императорской крови, была заложена после смерти барона Сергея Григорьевича осенью 1756 года. Его супруга и братья были похоронены в Москве в храме Николая в Котельниках. В Сольвычегодске, с северо-западной стороны Благовещенского собора находится построенная на рубеже 1810-1820-х годов родовая усыпальница Строгоновых, где собраны 28 надгробных плит XVI–XVII веков. Среди них не найти надпись «Аника», который был похоронен также в Сольвычегодске, но в несуществующем ныне Борисоглебском монастыре.
Смерть барона Сергея Григорьевича описал его родственник князь М.М. Голицын-младший (1684–1764): «…До смерти за 5 дне[й] занемог. Чуствавал в голаве в виске боль. И то пережиласа. А в паследней [день] догтор у него был. За час [до] смерти асматривал ево пу[л]ст и спрашавал ево, не чуствует ли какой болезни. Ответствовал, [что] ничего не чуствует. И догтор в рассуздении был, [что] чрес два дни или, по крайнай, три дни может выехать. А после догтор[а] чрес час или менше, как сидел, вдрук повалитса и так скончалса».[195] Где именно происходили эти события, неизвестно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});