Читать интересную книгу Иван III - Николай Сергеевич Борисов

и в работе и в быту была предоставлена максимальная свобода, на которую только мог рассчитывать иностранец и иноверец в тогдашней Москве. Конечно, главным делом, за которое он принялся с первых же дней пребывания в Москве, был Успенский собор. Однако помимо этого он должен был вписаться в тогдашнее московское общество, найти общий язык с нужными людьми.

Несомненно, Москва была заинтригована явлением Фиораванти. Одни только разговоры о его фантастическом жалованье способны были поставить его в центр внимания. Но для людей умных и любознательных важно было не только это. Много знавший и много повидавший на своем веку, Фиораванти был интересным собеседником. Должно быть, и сам князь Иван любил беседовать с ним (сначала через переводчика, а позднее и по-русски). Исполненный достоинства и самостоятельный в суждениях мастер был не чета тем льстивым и суетным грекам, которые приехали из Рима вместе с Софьей. Свидетельством особого благоволения великого князя к итальянцу служит уже тот факт, что роскошный дом строителя собора стоял на Боровицком холме рядом с великокняжескими палатами (2, 227).

Знал ли строитель о том, какого рода работа ему предстоит? Вероятно, лишь в самых общих чертах. Теперь настало время узнать подробности.

Подобно первому собору митрополита Филиппа, собор Ивана III должен был воспроизвести на Боровицком холме Успенский собор во Владимире. Это была не прихоть заказчика, а духовная суть всего проекта. Возводя в образец собор Андрея Боголюбского (изрядно перестроенный его братом Всеволодом Большое Гнездо), Москва как бы декларировала свою систему духовных ценностей, важнейшим элементом которой была самодостаточность молодого государства. И собор, и государство, символом которого ему суждено было стать, вели свое происхождение от собственных, причем достаточно глубоких корней.

Идея особой исторической миссии Москвы не только как центра объединения русских земель (об этом думали еще во времена Ивана Калиты), но и как хранительницы истинного православия, возникла в середине XV века в связи со спорами вокруг Флорентийской унии и провозглашения автокефалии Русской Церкви. Вопрос о соблюдении чистоты православия приобрел новую остроту в период московско-новгородского противостояния 70-х годов XV века. Присвоив себе роль верховного судьи в вероисповедных спорах, объявив свое православие эталоном, более надежным, чем даже православие отвергших унию константинопольских патриархов, — Москва получала сильное идейное оружие. Отныне любое сопротивление московской экспансии, предпринятое православными, можно было подвести под обвинение в «вероотступничестве», что, в свою очередь, позволяло начать против супостата не просто войну, а «священную войну», своего рода крестовый поход.

Сиюминутный политический выигрыш был очевиден. Сложнее обстояло дело с перспективой. По мере формирования единого Русского государства с центром в Москве отчеканивался и вопрос о его самоидентификации. При Василии Темном Москва ощупью вступила на путь того великого духовного одиночества, которое стало для нее одновременно и источником силы, и источником слабости. При Иване III этот путь получил теоретическое обоснование. В поисках собственных корней Москва неизбежно должна была взять на себя роль прямого наследника Киева и Владимира. Но наиболее наглядным проявлением наследственности служит, как известно, внешнее сходство. И как тут было не вспомнить о владимирском Успенском соборе, чей величественный образ давно стал символом исчезнувшей под копытами монгольских полчищ Владимиро-Суздальской Руси!

Мог ли Аристотель Фиораванти уразуметь все эти русские идеи? Несомненно. Ведь и его родина жила тогда поисками самой себя; ведь и его соотечественники черпали вдохновение и уверенность в себе в окаменевшем величии Древнего Рима.

Вскоре по приезде, в конце весны — начале лета 1475 года, Фиораванти поехал во Владимир для того, чтобы своими глазами увидеть древний храм, копию которого ему предстояло возвести. Осмотрев здание, мастер обронил замечание, вызвавшее замешательство у сопровождавших его русских: «Наши строили!» (18, 199; 27, 302).

Один любознательный московский летописец (возможно, принадлежавший к клиру Успенского собора) с огромным вниманием следил за действиями Фиораванти. В его рассказах отчетливо звучат столь знакомые нам чувства — восхищение техническим превосходством Запада, жадный интерес ко всему новому и необычному, ущемленное национальное самолюбие.

Осмотрев развалины митрополичьего собора, Фиораванти похвалил гладкость стен, но заметил, что «известь не клеевита да камень не тверд». Обдумывая план своего строительства, мастер «не восхоте приделывати северной стены и полати (верхние перекрытия. — Н. Б.). но изнова зача делати». Остатки прежних стен он убрал с помощью простого приспособления: «три древа поставя и конци их верхние совокупив во едино, и брус дубов обесив на ужищи (веревке. — Н. Б.) посреди их поперек и конец его обручем железным скова, и раскачиваючи разби; а иные стены съисподи (снизу. — Н. Б) подобра и поление подставляя и всю на поление постави, и зазже поление и стены падошася». Стремительное разрушение самоуверенным чужестранцем могучих стен московского собора вызвало у летописца изумление, к которому примешивался почти мистический страх: «И чюдно видети, еже три годы делали, во едину неделю и менши развали, еже не поспеваху износити камения… Книжницы же называху брус дубовой бараном; се же, рече, написано, яко сицевым образом Тит Ерусалим разби». (Римский император Тит в 70 году н. э. взял штурмом и разрушил Иерусалим.)

Покончив с творением Кривцова и Мышкина, Фиораванти «рвы же изнова повеле копати и колие дубовое бита… И кирпичную печь доспе за Ондроньевым монастырем, в Калитникове, в чем ожигати, и как делати, нашего рускаго кирпича уже да продоловатее и тверже, егда его ломать, тогда в воду размачивают; известь же густо мотыками повеле мешати, и яко наутрие же засохнет, то ножем не мочи расколупити. Святого же Петра чюдотворца в Иван святый вынесли под колоколы. Обложи же церковь продолговату полатным образом…

На первое лето изведе ея из земли Аристотель. Известь же как тесто густое растворяше, а мазаша лопатками железными; а камень ровной внутри класта повеле; столпы же едины 4 обложи круглы: се, рече, крепко стоят; а в олтаре два столпа кирпичны, те на четыре углы; а все в кружало да в правило» (18, 199).

Итак, Фиораванти имел полную свободу выбора технических приемов строительства. Русские мастера обязаны были беспрекословно выполнять его указания. При этом он не держал секретов и охотно пояснял причины тех или иных своих решений. Желая с самого начала произвести впечатление на заказчика, мастер учинил эффектное действо с разрушением стен прежнего собора. По просьбе Фиораванти великий князь решился даже на такую вольность, как перенос мощей святителя Петра в расположенную неподалеку церковь-колокольню во имя Иоанна Лествичника. Все это шло вразрез с московской «стариной». Так, например, Василий Ермолин в 1467 году не стал разрушать обветшавший собор Вознесенского монастыря, а перестроил его с использованием прежних стен. Митрополит Филипп не дерзнул