Читать интересную книгу Война за "Асгард" - Кирилл Бенедиктов

До церемонии в Хьюстоне оставалось еще десять дней, времени, чтобы закончить последний очерк, хватало с избытком, но рабочее настроение пропало напрочь. Тогда он позвонил старому приятелю Рохасу, занимавшемуся недвижимостью на Западном побережье, и за относительно небольшие деньги снял на две недели дом в окрестностях Акапулько. Маленькая одноэтажная асиенда на берегу Тихого океана, две мили чистейшего кварцевого песка и прекрасный вид на залив. Десять минут на машине до города, тишина и покой, никаких знакомых и, что самое главное, никаких Катерин и Изабелл. Тем не менее на душе по-прежнему скребли кошки — сказывалось действие панопана. И тут очень кстати выяснилось, что старина Рохас решил сделать своему другу сюрприз — в доме обнаружился под завязку набитый бар с чилийскими и калифорнийскими винами, старым марочным бренди, настоящим испанским хересом и, разумеется, текилой. Куда уж в Мексике без текилы.

Первые дни Сантьяго еще держался, выпивая не больше бутылки в день “Даблдей Паблишере” ожидали последнюю статью к десятому октября, а подводить издателей, к тому же таких щедрых, было не в привычках Мондрагона. Иван тоже из кожи вон лез, чтобы отвлечь его от выпивки — таскал с собой на пляж, подбивал устраивать заплывы наперегонки, пытался приохотить к занятиям боевыми искусствами, показывая приемчики из арсенала своего старшего брата. В результате очерк появился на свет вовремя — возможно, несколько несовершенный по стилю, но зато гораздо более жесткий и откровенный, чем предыдущие. Он назвал его “Искупление Каина”, подумав мельком, что Фробифишеру наверняка понравится такая формулировка. Сантьяго отослал очерк в “Даблдей”, последний раз искупался в океане, а затем приступил к стратегической осаде бара.

Когда пали первые рубежи обороны противника, пришел ответ из “Даблдей”. Редактор с дивным именем Абигайль Адаме (наверняка псевдоним, позаимствованный из моей “Белой Зари”, с пьяной подозрительностью подумал Сантьяго) писала, что присланный текст великолепен, выше всяких похвал, искрометен, афористичен, et cetera, et cetera, но вот название, к сожалению, никуда не годится. Мондрагон ответил, что разрешает заменить название на “Авель наносит ответный удар” и выкинул мисс Адаме вместе с издательством “Даблдей” из головы.

Прошло несколько дней. Иван ухаживал за Сантьяго, как за родным отцом, — готовил ему еду, стирал белье, убирался в доме, поставил на террасе, где Мондрагону порой доводилось засыпать со стаканом в руке, раскладную кушетку При этом строгое воспитание крепостного мальчика не позволяло ему открыто не одобрять такое времяпрепровождение Сантьяго — он лишь постоянно пытался увлечь Мондрагона своим спортивным стилем жизни да потихоньку прятал полупустые бутылки. В минуты просветления Сантьяго иногда думал о том, что подает Ивану плохой пример, но потом вспоминал о его предках-алкоголиках, об индексе С-2, о той куче денег, которая растворилась в бездонных карманах русских чиновников, открыв бывшему рабу Ивану Кондратьеву дорогу в свободный мир, и успокаивался, думая, что на родине мальчику пришлось бы гораздо хуже.

По-своему, это были даже хорошие дни. И уж, по крайней мере, не самые плохие в жизни Сантьяго Мондрагона. Двадцать седьмого октября виртуальный секретарь Сантьяго Эстер сообщила, что ей необходимо подтверждение на оплату забронированных ранее билетов до Хьюстона. Мондрагон подтвердил, и тут выяснилось, что вылетать нужно на следующее утро К счастью, в тот момент он еще не потерял способность рассуждать более или менее здраво. Ему смутно помнилось, что накануне памятного воскресенья в парке Сочимилько он просил Эстер составить список покупок, необходимых для участия в торжественной церемонии, и пробежаться по сетевым магазинам в поисках выбранных вещей. Оказалось, что безотказная Эстер уже давным-давно все сделала костюмы, сорочки, ботинки, часы, бумажник, запонки, булавка для галстука и сами галстуки, а также великолепная трость с набалдашником из слоновой кости (Франция, девятнадцатый век, работа мастера Анри Готье), оплаченные, запакованные и помеченные личным электронным клеймом Мондрагона, уже неделю лежали в камере хранения отеля “Мариотт” в Мехико-Сити. Возвращаться в Мехико Сантьяго не хотелось; он распорядился, чтобы вещи переслали в аэропорт Акапулько, потом передумал и указал конечным пунктом назначения номер, забронированный для него в Хьюстонском Центре Паломника.

Внезапно ему стало до смерти жаль оставлять этот маленький дом на берегу океана. Он связался с Рохасом и спросил, может ли тот попридержать асиенду до его возвращения из Азии. Рохас, посмеиваясь, ответил, что за соответствующую плату он может получить ее в полную и безраздельную собственность, но Сантьяго, опасавшийся вести финансовые дела в таком состоянии, заверил приятеля, что к этому вопросу они еще успеют вернуться в будущем. Рохас назвал цену, снова оказавшуюся вполне приемлемой, и они договорились отметить сделку в “Пьедрас Не-грас” — одном из лучших морских ресторанов Акапулько.

Последняя ночь в Мексике запомнилась Сантьяго чрезвычайно смутно Рохас заехал за ними на своем роскошном антикварном “Кадиллаке”, в котором, кроме него, сидели еще три полуодетые девицы лет шестнадцати. По словам Рохаса, они работали в одном из филиалов его конторы, но было ясно, что это вранье. Вся компания на жуткой скорости понеслась по нависшему над океаном хайвею, нырнула в золотой океан ночного Акапулько и вынырнула у черных утесов, на которых громоздились террасы ресторана “Пьедрас Неграс”.

Гуляли они шумно Текила текла рекой, заливая лангустов и фрукты. Около полуночи Рохас затеял ссору с компанией за соседним столиком, и дело стало стремительно приближаться к потасовке. Иван решительно отодвинулся от одной из девиц, подожившей длинную шоколадную ногу ему на бедро, и встал перед спокойно раскачивающимся на стуле Сантьяго. “Не волнуйтесь, господин Мондрагон, — сказал он громко, — главное, не делайте резких движений и никуда не лезьте…” Эта фраза волшебным образом подействовала на задиристую компанию. “Мондрагон? — переспросил кто-то из потенциальных противников, — Сантьяго Мондрагон, ТОТ САМЫЙ?” Оказалось, что Рохас едва не подрался с творческим коллективом сетевых журналистов, которые как раз обсуждали нашумевшее эссе “Авель наносит ответный удар”. Последовали взаимные извинения, перешедшие в сдвигание столов и совместную дискуссию о творчестве выдающегося представителя иберийской литературы Сантьяго Мондрагона. Девицы, якобы работающие на Рохаса, куда-то исчезли, но тут же появились новые, ничуть не хуже прежних. В начале четвертого кому-то пришло в голову отправиться на Башню Кортеса и развлечься воздушными танцами. Сантьяго, который неожиданно для себя стал в этой компании кем-то вроде гуру, одобрил предложение, и ночь совершила еще один стремительный виток.

Башня Кортеса представляла собой стометровую, полую внутри иглу из стали и титана, непонятным образом подвешенную над морем. Ни дна, ни крыши у нее не было — звезды отражались в маслянисто поблескивающих волнах. На каждом из десяти ярусов башни располагались гигантские вентиляторы, гнавшие вверх тугие струи теплого воздуха. Танцоры, одетые в разноцветные костюмы бабочек, драконов и ангелов с хлопающими на ветру крыльями, медленно погружались вниз, к тяжело перекатывающемуся под опорами башни океану.

Сантьяго прыгнул вниз с одной из девиц. Это было ошибкой — девица сразу же вцепилась в него мертвой хваткой, и их совместное падение ускорилось едва ли не в два раза. Где-то на середине башни Мондрагону удалось отодрать ее сильные пальцы от своего камзола (на него напялили костюм эльфа, а девицу нарядили сильфидой), но к этому моменту она уже вовсю терлась об него грудью и бедрами, и Сантьяго раздумал уходить в автономный полет. Они без особых приключений приземлились на мелкоячеистую сеть, натянутую над самой водой, и попытались завершить игру, начатую в воздухе. Это, однако, оказалось непросто, потому что слева, справа и прямо на них опускались все новые и новые танцоры, а ветер, дующий снизу, неприятно щекотал ноздри, что очень сильно отвлекало Сантьяго от занятия, которому они стремились предаться. “Поедем ко мне, милый, — шепнула девица, укусив Мондрагона за ухо, — у меня чудная квартирка на Пласа Эскобар и целый шкаф всяких штучек, тебе понравится, я знаю, я читала твою книжку…” — “Какую книжку?” — спросил польщенный Сантьяго. “Пантера в мехах”, — хихикнула девица, — классная вещь, чувствуется, ты мужик с выдумкой”. Это не моя вещь, хотел возразить Сантьяго, я никогда в жизни не писал книги с таким названием… Тут он вспомнил, как Абигайль Адаме вынудила его поменять Каина на Авеля, и заткнулся. Но все это было уже неважно, потому что они мчались куда-то в открытом вингере, и ветер с океана играл волосами его спутницы, а огромная луна, похожая на крут спелого сыра, заглядывала им в лицо, мелькая среди зеркальных небоскребов Акапулько. Потом наступила темнота, и в этой темноте светились огромные влажные глаза, обрамленные неестественно длинными ресницами, скользили по черным простыням обнаженные, мокрые от пота тела, сплетались руки и ноги, струились волосы, прилипали друг к другу губы, бились во все ускоряющемся ритме сердца, набухали тяжелой кровью вены, впивались в мягкую плоть накрашенные ноготки, блестели оскаленные в гримасе страсти мелкие острые зубы, взлетали и опадали увенчанные коричневыми сосками груди, разрывали тишину хриплые, полные торжествующего желания крики, спешили, спешили, приближая миг окончательного слияния, торопливые секунды… А потом, как всегда, пришло забвение.