В зале присутствовали писатели, журналисты, включая Михаила Кольцова, Илью Эренбурга и Алексея Толстого. При этом Илья Эренбург от написания репортажа о процессе уклонился, а Кольцов оперативно публиковал отчеты, записывая их прямо в зале суда:
«Чернов совещается с Рыковым, куда ему направить вредительство по части сельского хозяйства. Рыков дает ему точно сформулированную директиву:
— Нужно, чтобы колхозник получал гроши за трудодень.
Чернов перед отъездом за границу приходит к Рыкову за поручениями, и тот, будучи председателем Совнаркома, направляет его к меньшевику Дану с поручением — натравить на советское правительство капиталистические державы. Он же, Рыков, состоя председателем Совнаркома, посылает материалы за границу для эмигрантского белогвардейского антисоветского „Соцсплетника“. Он упрекает шпиона, национал-фашиста Гринько:
— По линии финансовой вредительство отстает»[202]. И так далее. Первая кольцовская статья о процессе называлась «Свора кровавых собак». Она задала тон для сотен других журналистов страны: эмоциональным статьям мэтра верили безоговорочно.
Власти было важно соблюсти видимость открытости, публичности судебных заседаний, процесс должен был выглядеть максимально респектабельно в том числе и для иностранных журналистов и политиков. Каждое иностранное посольство получило по одному пропуску на суд. И, например, посол США в Москве Джозеф Дэвис, почти не владевший русским, все время шушукался с эстонским представителем, который на время стал для американца переводчиком.
В газетах писали о процессе над «антисоветским право-троцкистским блоком», но даже обвинители осознавали условность этого клейма. Таких политиков, как Крестинский, трудно было отнести к правым. А других называли членами раскрытых «буржуазно-националистических» и «национал-фашистских» организаций Украины, Белоруссии и Узбекистана, действовавших по указке Бухарина и Рыкова.
Почти все обвиняемые отказались от адвокатов — решили защищаться самостоятельно. Но могли ли они защищаться? Их хорошенько подготовили к суду. НКВД выполнил главную задачу: обвиняемые не должны были выглядеть измученными, и им следовало согласиться с версией обвинения — с небольшими вариациями.
Детали обвинений Рыкова и его товарищей (а также оппонентов), ставших жертвами Третьего московского процесса, подчас выглядят анекдотическими натяжками. Почему Сталин считал Рыкова и Бухарина опасными конкурентами в борьбе за власть, в борьбе за социализм? Нет ответа. Но Алексей Иванович знал, почему оказался изгоем и в конечном итоге жертвой. Рыков действительно был не готов к «казарменному социализму» — просто не видел в нем необходимости, хотя и произносил после 1929 года «правильные» речи. Самое глобальное обвинение «правых», которые, по версии обвинения, блокировались с троцкистами, — это реставрация в Советском Союзе капитализма — возможно, в сговоре с иностранными воротилами, возможно, в союзе с отечественными меньшевиками, с которыми у правых действительно имелись давние связи, — другой вопрос, поддерживались ли эти связи в 1930-е… В случае реализации этого проекта Рыков, с его управленческим опытом, несомненно, стал бы одной из главных фигур в обновленной политической системе. Этот упрек позже бросали и Николаю Ежову — наркому внутренних дел, который стал мотором Большого террора, превратив расстрел в расхожую форму приговора. Но доказательств у этой гипотезы нет, а те аргументы, к которым обращался Вышинский, малоубедительны.
Приступая к повествованию о судебных заседаниях, изменивших судьбу страны и объединенных в историографии и в народной молве как составные части «Большого террора», мы должны оговориться, что до сих пор, несмотря на множество исследований, посвященных этой теме, и обнародование основных документов, эта страница нашей истории остается загадочной. Вопросов здесь, как это ни банально, гораздо больше, чем ответов. Перечислим лишь некоторые из них. Чем был в реальности Третий (бухаринско-рыковский) процесс — одним из важнейших последних аккордов террора или продолжением тенденции, которое уже мало что решало? Какова цена признаний Рыкова, Бухарина и других подсудимых, какие меры применялись против них во время допросов? Имеем ли мы право с уверенностью утверждать, что их били и пытали? Можно ли говорить о торговле, о сговоре между следствием и отставными вождями, представшими перед судом? Точных ответов на эти вопросы не существует. Но вышло так, что волна террора смыла с лица земли и правых, и их последовательных противников вроде Смилги, которого расстреляли в январе 1937-го.
Вторым — после Ежова — важнейшим действующим лицом разыгравшейся драмы был Андрей Януарьевич Вышинский. А на суде он и вовсе царил. Сын провизора, представитель знатного польского шляхетского рода, проведший детство в промышленном и прекрасном Баку. Его считали талантливым юристом. Несмотря на участие в студенческих беспорядках, Вышинский в 1913 году, после долгих проволочек, окончил Киевский университет и работал по специальности. В РСДРП он вступил в 1903 году и сразу зарекомендовал себя как убежденный меньшевик. Его не раз арестовывали. По легенде, в Баиловской тюрьме Вышинский познакомился со Сталиным. Он, разумеется, поддерживал Февральскую революцию и даже возглавил один из второстепенных органов, порожденных Февралем, — милицию Якиманского районе в Москве. В сентябре 1917 года известный адвокат Павел Малянтович получил должность министра юстиции и вскоре издал приказ об аресте «государственного преступника» Ульянова-Ленина. Вышинский был давним сотрудником Малянтовича, пользовался его покровительством и пустил в действие этот приказ во вверенном ему московском районе.
После Октября он, в отличие от многих других меньшевиков, проявил лояльность к новой власти. Старый приятель Вышинского, большевик Артемий Халатов помог ему устроиться на должность в Наркомате продовольствия.
Только в бурном 1920 году Вышинский вышел из меньшевистской партии и вступил в РКП(б), хотя, видимо, предпринимал попытки примкнуть к большевикам и ранее. Он много преподавал и служил в уголовно-следственной коллегии Верховного суда СССР. Прокурорствовал. Старые большевики не раз напоминали ему о меньшевистском прошлом, ставили вопросы о его исключении из партии. Ушлому юристу помогал врожденный дипломатизм. Около четырех лет возглавлял Московский университет. Его первым звездным часом стало Шахтинское дело, тогда Вышинский выступил в грозной роли председателя специального присутствия Верховного суда. В марте 1935 года он занял высокий пост прокурора СССР, сменив авторитетного Николая Крыленко. На всех трех московских процессах он был государственным обвинителем — и играл роль активнейшую. Его инициативы, его специфическое красноречие стало важнейшей краской Большого террора. В отличие от ежовской, его звезда не закатилась после процессов: Вышинский стал заместителем председателя Совнаркома, курировал культуру, образование и работу репрессивных органов. И умер бывший меньшевик в 1954 году, сохранив высокий статус представителя СССР в ООН и после смерти Сталина, и после расстрела Берии.
Есть красочные воспоминания Владимира Ерофеева, советского дипломата, близкого к Вячеславу Молотову: «Молотов не любил Вышинского, но старался скрывать это, хотя иногда, когда был министром, срывался. Я бывал свидетелем того, как заикающийся от волнения Молотов кричал на Вышинского: „Меньшевик! Саботажник!“, а тот в ответ, красный и с топорщившимися усами, пытался отвечать: „Вы не имеете права! Буду жаловаться в ЦК“. После подобных сцен проходило немного времени, и Вышинский с деланной улыбкой прокрадывался через наш секретариат в кабинет Молотова с пачкой документов под мышкой и готовностью угодить начальству»[203]. В этих мемуарах чувствуется перехлест фантазии, но общую картину отношения к Вышинскому среди большевиков они набрасывают. Сражение именно с этим человеком, с его фантазией, с его профессионализмом пришлось выдержать Рыкову и его товарищам по несчастью в 1938 году.