— Чистейшая правда, сеньорита, какой не напишут историки. Когда сам побываешь в сражении или в каком-нибудь славном плавании, а потом услышишь, что об этом написано, только тогда и поймешь разницу между истиной и историей. Вот, скажем, отправился я…
— Оставь все прочие путешествия, добрый Санчо, расскажи мне только об этом! Действительно есть такие принц Маттинао и его сестра принцесса Озэма? Они в самом деле прибыли вместе с доном Христофором и доном Луисом в Испанию?
— Я этого не говорил, прекрасная сеньорита. Дон Маттинао остался управлять своим народом. Только его красавица сестра последовала за доном Христофором и доном Луисом в Палое.
— Последовала? Откуда же у адмирала и у графа де Льера такое влияние на царственных дам, что те вдруг сами бросили свою родину и «последовали» за ними в чужую страну?
— Конечно, сеньорита, для Кастилии, Португалии или даже для Франции все это может показаться удивительным. Но Гаити еще не христианское королевство, и принцесса там не выше знатной кастильской дамы, а если судить по нарядам, то, пожалуй, и ниже. Однако принцесса везде остается принцессой, а красавица — красавицей. Донья Озэма чудо как хороша! Она уже начала болтать на чистейшем кастильском наречии, словно воспитывалась где-нибудь в Бургосе или в Толедо. Да и не диво с таким учителем, как дон Луис! Она от него переняла немало: ведь он жил у нее во дворце, и никто им, можно сказать, не мешал, пока этот чертов дон Каонабо не явился за принцессой со своими приспешниками!
— Скажи, Санчо, эта принцесса христианка? — Господи, прости вашу невинную душу, донья сеньорита откуда ей быть христианкой? Она лишь вступила на пу спасения, да и то я думаю так потому, что видел у нее крест, правда совсем маленький, зато золотой, как и полагается: ведь его подарил ей такой богатый и благородный человек, как граф де Льера!
— Крест? — переспросила Мерседес, сдерживая дыхание и делая нечеловеческие усилия, чтобы Санчо не заметил ее волнения. — Значит, дону Луису удалось уговорить ее принять крест?
— Еще бы не удалось, сеньорита: крестик-то с драгоценными камнями! До этого дон Луис сам носил его на шее.
— А ты знаешь, что это за камни? Может быть, бирюза в золотой оправе?
— За золото я ручаюсь, а в драгоценных камнях я никогда толком не разбирался. Знаю только, что они голубее, чем небо Гаити. Донья Озэма называет его крест «мерседес». Должно быть, она полагает, что он спасет ее некрещеную душу.
— Неужели об этом крестике знают все до последнего матроса, раз даже такие люди, как ты, могут о нем судить и рядить?
— Простите, сеньорита, но на борту каравеллы, да еще в бурю, мне совсем иная цена, чем на суше, здесь, в Барселоне! Мы отправились в Сипанго, чтобы водрузить там святой крест и обратить туземцев в христианство, так что кому же судить о крестах, как не нам? А если говорить о донье Озэме, то она относилась ко мне с особым уважением, потому что я сражался за нее и спас ее от Каонабо. Вот она и показала мне этот крест, когда мы стали на якорь в устье Тахо, вернее, когда адмирал приказал мне доставить его письмо королеве. Донья Озэма целовала свой крестик, прижимала его к груди и говорила, что он «мерседес».
— Все это очень странно, Санчо! Что же, у этой принцессы есть свита, приличная ее званию и положению?
— Что вы, сеньорита! Вы забываете, что «Нинья» совсем маленькое суденышко, о чем говорит и ее название note 98 . Куда бы мы поместили всех придворных сеньоров и дам? Да в них и не было нужды. Дон Христофор и дон Луис достаточно благородны, чтобы на время пути заменить свиту любой принцессе. А когда Озэма прибудет сюда, наша милостивая королева, наверно, сама позаботится обо всем, что ей необходимо. К тому же гаитянские дамы куда проще наших знатных испанок. Половина из них считает, что в жарком климате одежда вообще ни к чему!
Мерседес не верила своим ушам. Оскорбленная, она уже хотела отослать моряка прочь, однако любопытство и желание все выяснить до конца оказались сильнее.
— Итак, дон Луис де Бобадилья всегда находился рядом с адмиралом? — продолжала она расспрашивать. — Всегда был готов поддержать его и всегда был первым в минуты опасности?
— Сеньорита, вы расписываете графа так, словно сами были с ним с первого до последнего дня! Если бы вы только видели, как он расправлялся с воинами Каонабо, как не давал никому подступиться, защищая донью Озэму своим мечом, вы бы заплакали от восхищения, не пожалев ваших прекрасных глаз!
— Защищая донью Озэму своим мечом… Никого не подпускал… Значит, она была за его спиной?
— Да, сеньорита, за его спиной в расщелине скалы. Вы повторяете все слово в слово, точно в книгу глядите! Так оно и было, только донья Озэма не стала прятаться за скалой. Когда стрелы посыпались дождем, она бросилась вперед и заслонила графа, и враги опустили своп луки, боясь поразить ту, из-за которой сражались. Она спасла жизнь своему защитнику!
— Спасла его жизнь! Жизнь Луиса! Индейская принцесса спасла дона Луиса де Бобадилья!
— Вот именно. Благороднейшая девушка, да простится мне, что я запросто говорю о знатной особе. С тех пор граф не раз вспоминал об этом дне. Стрелы взвились, словно туча, и он уже боялся, что ему придется либо расстаться с жизнью, либо махнуть рукой на рыцарскую честь и удрать, если бы не мужество и решительность доньи Озэмы. Она добрая душа, поверьте мне, сеньорита! Вы сами полюбите ее, как сестру, когда увидите ее и узнаете.
— Санчо, ты говорил, что граф де Льера поручил тебе рассказать о нем своей тетке, — прервала его Мерседес, заливаясь румянцем, как утренняя заря. — А больше ни к кому он не давал тебе поручения?
— Нет, сеньорита!
— Ты уверен, Санчо? Подумай хорошенько! Может быть, он упоминал какое-нибудь женское имя?
— Кажется, нет, но клясться я бы не стал. Помнится, то ли он, то ли старый Диего, наш рулевой, говорили о некой Кларе, которая держит остерию здесь, в Барселоне: у нее, мол, всегда отменное вино! Только, пожалуй, это был скорее старый Диего, а не граф, потому что Диего только о вине и думает, а граф вряд ли знаком с этой Кларой.
— Можешь идти, Санчо, — проговорила Медседес слабым голосом. — Мы еще потолкуем завтра.
Санчо охотно откланялся и с удовольствием улегся спать, даже не подозревая, какое зло он причинил своей болтовней, в которой правда перемешалась с выдумками и преувеличениями.
Глава XXVII
Наш Мак-Гомер весьма учено
Вам растолкует по Бюффону
И в прозе и в стихах.
Что и шотландцы, как ни странно,
По сути дела — обезьяны,