Читать интересную книгу Разговор в «Соборе» - Марио Льоса

— Ты стал взрослым, Сантьяго, поздно тебя журить или давать тебе советы, — по-прежнему мягко и грустно сказал дон Фермин. — Тем более что толку от этого все равно не будет.

— Ты, надеюсь, не думаешь, что я веду беспутную жизнь? — усмехнулся Сантьяго.

— До меня уже давно доходят тревожные слухи, — прежним тоном сказал дон Фермин. — Тебя видят в барах, в ночных клубах. И не в самых фешенебельных, далеко не самых. Но ты так рьяно отстаиваешь свою свободу, что я не решался тебя ни о чем спрашивать.

— Да, я бываю там — изредка, не чаще, чем другие люди, — сказал Сантьяго. — Ты же знаешь, папа, я не из породы вертопрахов и никакой не кутила. Помнишь, мама чуть не силой заставляла меня ходить на всякие там детские праздники?

— Детские, — рассмеялся дон Фермин. — А теперь чувствуешь себя глубоким старцем?

— Так что можешь пропускать все эти сплетни мимо ушей, — сказал Сантьяго. — Чего другого, а этого можешь не опасаться.

— Я так и думал, сынок, — после долгого молчания сказал дон Фермин. — Поначалу я считал: пусть развлекается, ему это пойдет на пользу. Но потом стал слышать от многих: его видели тут, его видели там, всегда рюмочки и общество самое неподходящее.

— Ну, правда же, у меня нет на кутежи ни денег, ни времени, — сказал Сантьяго. — Чушь какая-то.

— Я не знаю, что думать, — серьезно и веско сказал дон Фермин. — Шарахаешься из одной крайности в другую, и понять тебя трудно. Знаешь, я все же предпочел бы видеть тебя коммунистом, чем пьяницей и тем, что называется «кабацкая теребень».

— Можешь быть спокоен, я ни то, ни другое, — сказал Сантьяго. — Уже несколько лет, как я забыл, что такое политика. В газете читаю все, кроме статей о политике, не знаю, кто у нас министр, кто сенатор. И сам попросил, чтобы меня не заставляли писать о политике.

— И говоришь об этом с таким сожалением, — пробормотал дон Фермин. — Тебя печалит, что не пришлось всю жизнь швырять бомбы? Меня в этом не вини. Я дал тебе совет, не более того, и вспомни — ты всегда поступал наперекор мне. Ты не стал коммунистом потому, должно быть, что в глубине души сам не верил в правоту их дела.

— Верно, папа, — сказал Сантьяго. — Но меня это вовсе не печалит, я просто никогда об этом не думаю. Просто хотел тебя успокоить: я не стал коммунистом и не сопьюсь.

Они заговорили о другом, сидя в этом уютном и теплом кабинете, где так славно пахло книгами и деревом — в окне садился размытый первыми зимними туманами солнечный диск, а издали доносились реплики персонажей сериала, — и дон Фермин постепенно отваживался затронуть вечную тему и повторить освященную традицией просьбу: вернись домой, Сантьяго, получи диплом, работай со мною.

— Я знаю, тебе не по душе эти разговоры. — Тогда, Савалита, он попытался в последний раз убедить тебя. — Я знаю, что рискую вовсе не увидеть тебя.

— Ну, что за глупости, папа, — сказал Сантьяго.

— Разве четырех лет не довольно? — Он покорился неизбежному именно тогда, Савалита? — Разве не достаточно ты навредил себе и нам?

— Но я ведь получу диплом, папа, — сказал Сантьяго. — В этом году получу.

— В этом году, как и в прошлом, ты меня обманешь, — или до последней минуты лелеял и вынашивал тайную надежду на твое возвращение. — Я тебе не верю. Ты получишь диплом? Но ведь ты носу не кажешь в университет и не сдаешь экзамены?

— У меня было очень много работы, — защищался Сантьяго. — Но теперь буду ходить на лекции. Я так построю свое расписание, чтобы ложиться рано и…

— Ты уже привык к этим полуночным бдениям, к твоему нищенскому жалованью, к твоим беспутным дружкам из газеты: все это стало твоей жизнью. — Он говорил без гнева и без горечи, с угрюмой нежностью. — Как я могу спокойно смотреть на это? Ты ведь совсем не то, чем хочешь казаться. Ты не можешь больше вести это жалкое существование.

— Ты должен мне поверить, папа, — сказал Сантьяго. — На этот раз я правда буду ходить на лекции и сдавать экзамены. На этот раз так оно и будет.

— Сейчас я прошу тебя: если не хочешь пожалеть себя, подумай обо мне. — Дон Фермин подался вперед, накрыл ладонью его руку. — Мы устроим так, что ты сможешь ходить в университет, а получать будешь больше, чем в «Кронике». Тебе уже пора брать дело в свои руки. Я могу умереть в любую минуту, и вам с Чиспасом придется заменить меня. Ты нужен своему отцу, Савалита. — Нет, не в пример прочим таким разговорам он не сердился, не тосковал, не надеялся. Он был подавлен, он повторял обычные слова по привычке или от упрямства, как игрок, который ставит на кон последнее, наверное зная, что проиграет. Уныло поблескивали его глаза, и руки были покойно сложены на покрытых пледом коленях.

— Я буду тебе обузой, папа, — сказал Сантьяго. — Для тебя и для Чиспаса это только создаст ненужные трудности. И чувствовать я буду, что платят мне не за работу. И пожалуйста, не говори о смерти. Ты ведь сам только что сказал, что гораздо лучше себя чувствуешь.

Дон Фермин на несколько мгновений поник головой, потом выпрямился, с усилием улыбнулся: ладно, больше не буду испытывать твое терпение. Ты доставил бы мне беспримерную радость, если бы однажды вошел сюда и сказал, что уволился из газеты. Но появилась сеньора Соила, неся чай и сухарики, и отец замолчал. Серия кончилась, слава богу, и она заговорила о Тете и Попейе. Она была очень обеспокоена, думает он, Попейе хочет жениться на будущий год, но ведь Тете еще совсем дитя, она им советует подождать немного. Твоя старуха мать не хочет становиться бабушкой, пошутил дон Фермин. Ну, а Чиспас что? Ах, его Керн совершенно обворожительна, она живет в Пунте, говорит по-английски, и такая благоразумная и воспитанная. Тоже поговаривают о свадьбе на будущий год.

— Хорошо, что хоть ты не довершил свои безумства женитьбой, — осторожно сказала сеньора Соила. — Ты-то, я надеюсь, не собираешься заводить семью?

— У тебя наверняка кто-то есть, — сказал дон Фермин. — Кто она? Расскажи нам. Не бойся. Тете ничего не узнает.

— Нет, папа, никого у меня нет, — сказал Сантьяго.

— Неужели ты решил идти по стопам бедного дядюшки Клодомиро?

— Тете вышла замуж через несколько месяцев после моей свадьбы, — говорит Сантьяго. — А Чиспас женился через год с небольшим.

Я знала, что придет, подумала Кета. И все-таки показалось невероятным, что он отважился. Было уже за полночь, не протолкнуться, Мальвина напилась, а Робертито взмок как мышь. Топтались на месте пары, еле различимые в прокуренной, гремящей музыкой полутьме. Время от времени из разных концов бара, то из кабинета, то из номеров наверху доносился до Кеты натужный Мальвинин визг. А он, огромный, робеющий, все стоял в дверях в своем коричневом в полоску костюме, в красном галстуке, и глаза у него бегали. Меня ищет, подумала позабавленная Кета.

— Хозяйка негров не пускает, — сказала рядом с нею Марта. — Выставь его, Робертито.

— Это телохранитель Бермудеса, — сказал Робертито. — Спрошу сеньору Ивонну, как она распорядится.

— Да кто б ни был, — сказала Марта. — Роняет престиж заведения. Выгони его.

Юноша с пушком на верхней губе, который трижды приглашал Кету танцевать, но так и не сказал ни слова, снова приблизился, выговорил непослушными губами: поднимемся? Да, заплати и поднимайся, номер двенадцать, а она сейчас возьмет ключ. Юноша, лавируя между танцующими, прошел мимо самбо, и Кета, следя за ним взглядом, увидела его горящие, испуганные глаза. Что ему нужно, кто его прислал? Он отвел глаза, потом снова посмотрел на нее, пробормотал «добрый вечер».

— Сеньора Ортенсия прислала, — смущенно сказал он, и опять глаза его убежали в сторону. — Велела передать, чтобы вы ей позвонили.

— Я была занята. — Никто тебе ничего не велел и не поручал, и врать ты не умеешь, ты пришел ради меня. — Скажи, завтра позвоню.

Она повернулась к нему спиной, поднялась наверх, попросила у Ивонны ключ от двенадцатой, подумала: он уйдет, но потом вернется. Он будет караулить ее на улице, потом решится пойти следом в отдалении, потом отважится приблизиться и будет трястись как овечий хвост. Кета спустилась через полчаса и увидела, что он сидит в баре, спиной к парочкам в кабинете. Он пил, уставившись на грудастые фигуры, которые Робертито цветными мелками рисовал на стенах; в полутьме видно было, как вращаются белки его глаз, испуганных и блестящих, а ногти на пальцах, крепко обхвативших стакан с пивом, казались фосфоресцирующими. Набрался, значит, храбрости, подумала Кета. Она не удивилась, ей не было до него никакого дела. Но зато Марта, оказавшись в танце с нею рядом, прошипела: видишь? уже негров обслуживаем. Она попрощалась с юношей, вернулась в бар, когда Робертито подавал самбо еще стакан. По углам сидело и стояло много мужчин без пары, и не слышно что-то было Мальвины. Кета прошла через пятачок танцевальной площадки, чья-то рука ущипнула ее за бедро, и она улыбнулась, не замедляя шагов, но еще не успела подойти к стойке, как перед нею возникло опухшее лицо, угасшие старческие глаза под лохматыми бровями: пойдем потанцуем.