– Инстинкты – тоже слишком сложно организованное поведение, надо опуститься еще ниже.
– Да куда ниже?
– Ты что, – с подозрением спросил Лёва, – забыл, о чем мы говорили?
Я посмотрел на Иру, она могла бы мне помочь, сказать, напомнить то, чего я вспомнить не мог. Ира молчала, веки ее подрагивали, она рассматривала что-то внутри себя.
Я неопределенно покачал головой: то ли да, забыл, то ли нет, помнил.
– На самом деле, – закончил Лёва свою мысль, которую я уже знал, но хотел услышать, – судьбы мира, стран, народов, людей, твоя судьба, моя, судьба… – он помедлил, прежде чем продолжить, – судьба Иры… все зависит от простого выбора, который ты или кто-то другой производит, не думая, как ЭВМ, переключая контакты с единицы на ноль или наоборот.
– Эффект бабочки, – сказал я.
– Какой бабочки? – не понял Лёва. Он не знал о теории хаоса, не читал работ Лоренца, Мандельброта, Либчейбра, которые в этой эмуляции могли не появиться.
Не нужно было мне выбирать, что делать. Все решено за меня. Я был конечным автоматом, гораздо более простым, чем руководившая моими поступками Точка Омега, но гораздо более сложным, чем система выбора, с помощью которой, используя меня, Точка Омега определяла судьбу Вселенной.
– Спасибо, – сказал я.
– Какой бабочки? – повторил Лёва, не услышав благодарности. Есть у человека такая способность: не слышать слова, которые он не может или не хочет понять.
– От того, что бабочка в Австралии взмахнет крылом, может случиться ураган в Канзасе, – пояснил я. – Природа – очень тонко организованная система, и случается, что совершенно ничтожные события меняют судьбу мира.
– Бывает, – согласился Лёва. – Выстрел Гаврилы Принципа, например. Чепуховое событие, но стало поводом к мировой войне. Правда, только поводом, причины лежали гораздо глубже и были очень серьезными.
Лёва, наверно, решил, что читает студентам лекцию о диалектической неизбежности исторических событий.
– Спасибо, – повторил я, и на этот раз Лёва услышал.
– За что? – удивился он.
– Так… – сказал я неопределенно. – Пожалуй, нам пора. Поздно уже. У тебя, наверно, с утра лекция.
– О чем ты? У меня не бывает лекций с утра, а завтра вообще воскресенье.
– Неважно, – пробормотал я и протянул руку, чтобы тронуть Иру за плечо. Что-то происходило сейчас между нами – между мной и Ирой, между Ирой и Лёвой, между Лёвой и мной. На уровне инстинктов или еще глубже каждый из нас сейчас что-то выбирал… кого-то… почему-то…
Ира поправила прическу и молча пошла в прихожую, не глядя ни на меня, ни на Лёву. Я шел следом, а Лёва за мной, и я спиной чувствовал, как он пытался понять, что произошло только что, почему ничего не значивший для него разговор был для меня так важен и почему так неожиданно закончился.
Я подал Ире куртку, и мы вышли в ночь, как два дня назад в другом мире. Как тогда, я обнял Иру за плечи, но она совсем не так, как тогда, выскользнула, остановилась под фонарем, повернулась ко мне, и я увидел ее заплаканные глаза.
– Я не хочу здесь жить! – сказала она.
Я попытался ее обнять, и она отстранилась.
– Мне, – сказала она, глядя в сторону, – плевать на все вселенные и эмуляции. Я все равно не понимаю, что это такое. Но я не могу жить, когда помню…
Она замолчала и долго переминалась с ноги на ногу, прижав ладони к щекам. Я понимал, что не должен мешать. Но и ждать было невыносимо. По улице медленно проехала машина – японка-«даяцу», в полумраке цвет ее казался зеленым, но на самом деле мог быть серым, синим и даже коричневым. Я видел эту машину прежде… конечно, видел… и водителя этого, мужчину средних лет в большой фуражке-аэродроме.
Где я мог… Нигде. Не было в Баку восемьдесят шестого года японских автомобилей, а эту модель «даяцу» стали выпускать… когда же…
Конечно, машина была другой. Скорее всего, «волга». В темноте все кошки серы. Я обернулся, чтобы разглядеть, еще слышен был тихий рокот двигателя – в ночном безмолвии звуки висели, как единственные знаки реальности, – но машина скрылась за углом, повернув в сторону хлебозавода.
– Это было в прошлом году, – сказала Ира, и слова пунктиром пронзили ровный звук затихавшего мотора.
– Что? – не понял я. В ту же секунду понял, но слово было сказано.
Ира тоже смотрела вслед машине, а может, в ту точку пространства, куда только что смотрел я. Хотела увидеть то, что я видел? «Почему ты выбрала меня?» – спросил я ее как-то, вскоре после свадьбы, в прошлой жизни. Мы лежали в постели, прижавшись друг к другу, настал момент истины, хотелось все знать, даже то, что знать было невозможно. «Потому что мы с тобой смотрим в одном направлении», – ответила она, не задумавшись ни на секунду, и я поразился точности ее ответа. Потом много лет – до самой моей смерти – мы смотрели в одном направлении, в одном направлении думали…
– Я должна тебе сказать…
Голос сухой, как пересыпающийся на пляже горячий песок.
Ира заговорила быстро, бессвязно, без выражения, будто робот, в программе которого записаны без толку и смысла слова, слова, слова…
– Год назад я ходила к Шихлинскому… да, который… и он сказал окончательно: детей не будет… не хотела тебе… ничего не могла… видеть, слышать… сказала потом… через неделю, кажется… когда все… не успокоилось, а случилось… тогда поехала не домой, а к Лёве… не знаю почему… думала, наверно, он твой друг, пусть сначала ему, потом легче будет сказать тебе… а может, скажет он… глупо, да… не соображала… он был дома, я не звонила… удивился… я даже не помню, что сказала… сказала ли вообще… а может, когда он увидел меня одну, без тебя… мы всегда были вдвоем… или ты один… а тут… я не знаю, как… по-моему… не помню… мы вообще не разговаривали… а потом… нет, даже потом… я боялась сказать, он тоже… раз уж так получилось… долго бродила по улицам, думала, что одна… а оказалось, мы вдвоем с ним бродили, даже не видели друг друга… как-то так… проводил до дома… и я, ты помнишь, нет, не помнишь, конечно… я сказала, что болит голова, а ты весь вечер что-то писал…
Ира всхлипнула и тихо заплакала, будто ребенок, сломавший любимую мамину вазу.
– А потом? – спросил я, подождав, пока она успокоится. – Вы больше не…
– Да, – сказала Ира, переместив меня в другой мир, где я ни за что не хотел бы оказаться и где никогда не был в прошлой жизни. Не могло такого быть. Я знал Иру. Свою. Ту. Не эту. Но ведь это – она. Моя. Та самая. Только память еще…
– Несколько раз, – сказала она. – Как наваждение. Я не хотела, но почему-то приходила… он даже не звал меня… сама… не знаю, что это… с тобой ходила редко, ты помнишь… извини, не помнишь, конечно… ты чаще ходил к нему один… я днем, когда у него не было лекций… ты вечером…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});