Ряд голов начала XVII в. связаны с деяниями царствования Ивана Грозного. Таков, например, голова Демид Черемисинов, погибший в битве при Тарках в дагестанском походе 1604 г., был одним из видных опричников. В 1570 г. он вывозил из Новгорода казну, награбленную во время царского похода. Сам Черемисинов не отставал от своего господина и существенно обогатился в опричнине. Другой голова, также погибший в Тарском походе, – Калинник Иванович Зюзин – племянник не менее известного опричника Василия Григорьевича Зюзина, возглавлявшего авангард в новгородском походе. Р. Дуров, Т. Засецкий, Л. Лодыженский, Г. Микулин и П. Огарев происходили из дворянских родов, представители которых были записаны в Тысячную книгу и Дворовую тетрадь. Из служилых родов происходили также Казарин Давыдович Бегичев, Ф. Брянчанинов и С. Маматов. Из старых дворянских родов происходили также и другие известные стрелецкие головы: С. Пушечников, Н. Лопухин, Ф. Мясоедов, Т. Змеев, Л. Скобельцин и др. Таким образом, состав стрелецких голов был однороден составу всего государева двора, что находит аналогию в принципе формирования опричного войска.
Примечательно, что провинциальные стрелецкие головы, в отличие от своих столичных сотоварищей, не исполняли столь деликатных миссий. Исключением может служить только посылка Смирнова Елизарьева Отрепьева в Литву с обличениями своего племянника Лжедмитрия II. С. Е. Отрепьев был стрелецким головой «на Низу»; в то же время то обстоятельство, что царь Борис не побоялся посылать его в Литву со столь ответственным поручением, говорит о том, что стрелецким головам царь доверял всецело. Все вышеперечисленные стрелецкие головы, кроме Г. И. Микулина, головство которого у московских стрельцов не подтверждено разрядной документацией, в походах и боевых действиях до 1604 г. участия не принимали. Очевидно, что правители берегли московский стрелецкий гарнизон и посылали стрельцов в походы лишь изредка.
Итак, очевидно, что головы московских стрельцов пользовались доверием Бориса Годунова и Лжедмитрия I и выполняли их ответственные поручения, в т. ч. и весьма деликатного свойства: посольские миссии, приставские должности у послов, приставство у опальных, часто сопровождавшееся тайным наказом об убийстве ссыльного, и т. д. Доверие и расположение царя распространялось и на весь московский стрелецкий гарнизон, осуществлявший личную охрану царя.
Сходная ситуация сохранялась и на протяжении второй половины XVII в., что отмечал автор записок о стрелецком бунте 1682 г. А. А. Матвеев, писавший о «нечастых службах…» московских стрельцов. Небезынтересно сравнить политическое могущество главы Стрелецкого приказа в 1605–1606 гг. П. Ф. Басманова и главы Стрелецкого приказа в 1682 г. – князя И. А. Хованского. В то же время, стрелецкие головы XVII в. не были облечены особым вниманием государей. Исключение составляет только А. С. Матвеев, но его возвышение вызвано исключительно его личными качествами. Да и внутриполитическая ситуация, отличавшаяся при первых Романовых относительной стабильностью, не располагала к существованию института особых доверенных лиц государя, наделенных властью над военными формированиями. Хотя при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче Стрелецкий приказ входил в число основных, руководство над которым давало перевес какому-либо лицу или группе лиц в правительстве. Участвовали стрельцы и в подавлении московского восстания 1662 г., начав по приказу царя рубить челобитчиков. Наконец, позиция московских стрельцов, провозгласивших себя спасителями династии и государства во время восстания 1682 г., несомненно имеет определенные исторические корни. В своих челобитных царям Ивану и Петру Алексеевичам московские стрельцы, перечисляя вины казненных ими бояр, просили за их верную службу царскому дому «искони века» переименовать стрельцов в «надворную пехоту», чем еще раз обозначили свою тесную связь с царским двором. Итак, налицо значительное сходство между стрельцами конца XVI–XVII в. и гвардией XVIII в. В связи с этим, формирование Петром I гвардейских полков кажется вызванным стремлением заменить стрельцов не только в военно-административном, но и в охранно-внутриполитическом отношении. При этом Петром был сохранен и перенесен в гвардию один из важнейших принципов формирования и управления московского стрелецкого войска.
Князья Куракины и князья Курагины из «Войны и мира» Л. Н. Толстого
Великая эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир» уже давно рассматривается литературоведами и историками не только как выдающееся художественное произведение, но и как ценный исторический источник. Источник не только для истории исторической и общественной мысли и для изучения исторического мировоззрения Толстого и его творческого метода, но и как источник по эпохе 1812 г. Последнее связано с большой и глубокой работой над документами, мемуарами, письмами и устными источниками, проделанной Толстым при создании романа.
Одним из первых заметил и бурно отреагировал на попытку Толстого сочетать в себе и историка Отечественной войны 1812 г. и художника этой эпохи старший современник писателя князь П. А. Вяземский – поэт, друг А. С. Пушкина, участник Бородинской битвы, знакомый со многими героями эпопеи. Он писал: «Начнем с того, что в упомянутой книге трудно решить и даже догадываться, где кончается история и где начинается роман, и обратно» (1868). Этот подход Толстого вызвал резкое неприятие Вяземского. Он укорял Толстого в многочисленных неточностях, и, главное, в недостоверности всего описания хода событий. «История и разумные условия вымысла тут равно нарушены», – отмечал Вяземский, рассуждая об одном из эпизодов «Войны и мира».
Как свидетель и участник событий, Вяземский имел полное право быть уязвленным толстовским взглядом на лица и явления, однако, среди замечаний князя одно представляется крайне важным для настоящей темы. Вяземский писал: «Встреча исторических имен или имен известных, но отчасти искаженных и как будто указывающих на действительные лица, с именами неизвестными и вымышленными, может быть, неожиданно и приятно озадачивает некоторых читателей, мало знакомых с эпохою, мало взыскательных и простодушно поддающихся всякой приманке. Но истинному таланту не должно было бы выгадывать подобные успехи и подстрекать любопытство читателей подобными театральными и маскарадными проделками».
Несомненно, Вяземский имел в виду имена и фамилии действующих лиц «Войны и мира», созвучие которых с реальными фамилиями представителей русской аристократии обескураживало уже первых читателей, и заставляет ломать над этим голову и по сей день. Даже в наше время читатель, мало-мальски знакомый с русской историей, без труда вычислит в графах Ростовых – графов Толстых; в князьях Болконских, Курагиных и Друбецких – князей Волконских, Куракиных и Трубецких; в Василии Дмитриевиче Денисове – Дениса Васильевича Давыдова, Марии Дмитриевне Ахросимовой – Анастасию Дмитриевну Офросимову и т. д. Наконец, эти лица, лишь слабо замаскированные, соприкасаются с реальными историческими деятелями – Александром I, Наполеоном I, Кутузовым, Багратионом, Ростопчиным и многими другими, включая и второстепенных персонажей той эпохи.
Откровенно прозрачный метод шифровки истинных фамилий в романе Толстого ставит перед исследователями важные вопросы. Во-первых, по возможности, дешифровать толстовских героев, и, во-вторых, постараться понять мотивы, по каким Толстой прибегнул к этому методу. Настоящая заметка ни в коей степени не претендует на попытку решить эти вопросы. Мною ставится гораздо более скромная цель – отследить реальные черты некоторых персонажей «Войны и мира», и в первую очередь князей Курагиных – целого семейства отрицательных героев.
Представляется, что все персонажи «Войны и мира» могут быть разделены на четыре категории: 1) реальные исторические лица; 2) лица, носящие имена и фамилии, созвучные именам и фамилиям их прототипов; 3) лица, носящие имена и фамилии, не созвучные с именами и фамилиями их прототипов; 4) лица вымышленные, носящие вымышленные имена и фамилии.
В первой группе императоры Александр I, Наполеон I Бонапарт, Франц I, военные и государственные деятели России и Франции (М. И. Кутузов, П. И. Багратион, М. Б. Барклай де Толли, С. К. Вязмитинов, И. Мюрат, А. Чарторижский, М. А. Милорадович, Д. С. Дохтуров, Н. Г. Репнин, Ф. В. Ростопчин, А. А. Беклешов, М. М. Сперанский, А. А. Аракчеев, А. Коленкур, Л. Л. Беннигсен, Л. Даву, А. Д. Балашов, Н. Н. Раевский, А. П. Ермолов, К. Ф. Толь и другие). Ряд известных лиц не действуют, но неоднократно упоминаются, придавая достоверность повествованию и вписывая его в определенный хронологический контекст – Ю. В. Долгоруков, И. И. Морков, Н. П. Румянцев, Ш. Талейран, В. Меттерних, М. А. Дмитриев-Мамонов, графы Разумовские, Апраксины, и, отметим особо – князь Александр Борисович Куракин, русский посланник в Париже.