Читать интересную книгу Потоп - Генрик Сенкевич

– Будь я самым учтивым кавалером, твое зеркало скажет тебе больше, чем я.

– Скажет не больше, но прямей, – ответила она и сложила, по тогдашней моде, губы сердечком.

– Будь хоть одно в этом покое, я бы тотчас подвел тебя к нему! А покуда загляни мне в глаза, посмотрись, и ты увидишь, искренен ли их восторг!

Богуслав склонил голову, и перед Оленькой блеснули его большие глаза, бархатные, сладостные, пронзительные и жгучие. От их огня лицо девушки вспыхнуло ярким румянцем, она потупила взор и слегка отстранилась, почувствовав, что Богуслав легонько прижал к себе ее руку.

Так они подошли к столу. Он сел рядом с нею, и видно было, что красота ее в самом деле произвела на него необыкновенное впечатление. Он, верно, думал увидеть пригожую, как лань, шляхтяночку, визгливую, как сойка, хохотунью, с лицом, как маков цвет, а нашел гордую панну, у которой в изломе черных бровей читалась непреклонная воля, в глазах строгость и ум, во всем облике детское спокойствие и ясность, и притом такое благородство в осанке, такое изящество и прелесть, что при любом королевском дворе она могла бы стать предметом обожания первых в стране кавалеров.

Восторг и желанье будила неизъяснимая ее красота; но было в этой красоте величие, смирявшее порыв страстей, так что Богуслав невольно подумал: «Слишком рано прижал я руку, такую наглостью не возьмешь, потоньше надо!»

Тем не менее он положил покорить ее сердце и испытал дикую радость при мысли о том, что придет минута, когда это девственное величие и эта чистая прелесть отдадутся на его милость. Грозное лицо Кмицица заслоняло его мечтанья; но для дерзкого кавалера это было лишь еще одною приманкой. Он весь запылал от этих чувств, кровь заиграла в его жилах, как у восточного скакуна, все движения необычайно оживились, он весь сиял, как его брильянты.

Разговор за столом стал общим, верней сказать, превратился в хор лести и похвал Богуславу, которым блестящий кавалер внимал с улыбкою, но без особого восторга, как речам привычным, обыденным. Заговорили прежде всего о ратных его подвигах и поединках. Имена побежденных князей, маркграфов, баронов сыпались, как из рога изобилия. Князь сам то и дело прибавлял небрежно какое-нибудь новое имя. Слушатели изумлялись, князь Януш довольно поглаживал свои длинные усы, наконец Ганхоф сказал:

– Даже если бы богатство твое и происхождение не были тому помехой, не хотел бы я, вельможный князь, стать на твоем пути. Одно мне только удивительно, что находятся еще смельчаки.

– Что ты хочешь, пан Ганхоф! – сказал князь. – Есть люди с грубыми лицами и взглядом свирепым, как у дикой кошки, один вид которых может устрашить человека; но мне Бог отказал в этом! Моего лица и панны не пугаются.

– И не боятся, как мошки факела, – игриво и жеманно промолвила пани Корф, – покуда не сгорят.

Богуслав рассмеялся, а пани Корф продолжала, все так же жеманясь:

– Рыцарям про поединки любопытно знать, а нам, женщинам, хотелось бы послушать, ясновельможный князь, и про твои амуры, молва о них дошла ведь и до нас.

– Выдумки все это, милостивая пани, одни выдумки! Много лишнего тут понасказали! Сватали мне принцесс, это правда. Ее величество королева французская была столь милостива…

– Сватала принцессу де Роган, – вставил Януш.

– И еще одну, де ла Форс, – прибавил Богуслав, – но сердцу и сам король не может приказать, а богатства нам, слава Богу, нет нужды искать во Франции, потому-то ничего из сватовства и не вышло. Благовоспитанные были принцессы, ничего не скажешь, и собою хороши необыкновенно; но ведь у нас и краше найдешь!.. Из покоя выходить не надо…

Он бросил при этих словах долгий взгляд на Оленьку, но та, притворясь, будто не слышит, стала что-то говорить россиенскому мечнику.

– Красавиц и у нас немало, – снова заговорила пани Корф, – но нет тебе ровни, ясновельможный князь, ни богатством, ни знатностью.

– Позволь не согласиться с тобою, милостивая пани, – с живостью возразил Богуслав. – Первое дело, не думаю я, чтобы польская шляхтянка была ниже каких-нибудь принцесс Роган и Форс, а потом, не впервой Радзивиллам жениться на шляхтянках, история знает тому много примеров. Уверяю тебя, милостивая пани, что шляхтянка, которая выйдет за Радзивилла, и при французском дворе будет выше тамошних принцесс.

– Вот это простой пан! – шепнул Оленьке россиенский мечник.

– Я всегда так думал, – продолжал Богуслав, – хоть и стыдно мне бывает за польскую шляхту, как посравню я ее с иноземным дворянством. Никогда бы там такое не случилось, чтобы все оставили своего государя, мало того, готовы были посягнуть на его жизнь. Французский дворянин совершит самый гадкий поступок, но государя своего не предаст!

Обменявшись взглядами, гости удивленно посмотрели на князя Богуслава. Князь Януш нахмурился, насупился, а Оленька впилась своими голубыми глазами в лицо Богуслава с выражением восхищения и благодарности.

– Ты прости меня, ясновельможный князь, – обратился Богуслав к Янушу, который не успел еще овладеть собой, – знаю я, иначе ты не мог поступить, ибо вся Литва погибла бы, когда бы ты последовал моему совету; но хоть чту я тебя как старшего и люблю как брата, не перестану я ссориться с тобой за Яна Казимира. Добрый, милостивый, набожный государь, не забыть нам его никогда, а мне он вдвойне дорог! Ведь это я первый из поляков сопровождал его, когда он вышел из французской темницы. Я был тогда почти ребенком, тем более памятен мне этот день. Жизнь свою я бы с радостью отдал, чтобы защитить его от тех, кто строит ковы против его священной особы.

Янушу, который понял уже игру Богуслава, она показалась слишком смелой и неосторожной ради столь ничтожной цели, и, не скрывая своего неудовольствия, он сказал:

– О Боже, о каких умыслах на жизнь бывшего нашего короля толкуешь ты, ясновельможный князь? Кто их лелеет? Где сыщется такое monstrum[106] в польском народе? Да в Речи Посполитой такого от сотворения мира не бывало!

Богуслав поник головою.

– Не далее как месяц назад, – сказал он с печалью в голосе, – когда ехал я из Подлясья в курфюрстовскую Пруссию, в Тауроги, ко мне явился один шляхтич… из хорошего дома. Не зная, видно, истинных чувств, кои питаю я к нашему государю, шляхтич решил, что враг я ему, как иные. За большую награду посулил он отправиться в Силезию, похитить Яна Казимира и живым или мертвым выдать его шведам…

Все онемели от ужаса.

– А когда я с гневом и отвращением отверг его предложение – закончил Богуслав, – этот медный лоб сказал мне: «Поеду к Радзеёвскому, тот мне щедро золотом заплатит!»

– Я не друг бывшему королю, – сказал Януш, – но когда бы мне кто-нибудь сделал такое предложение, я приказал бы без суда поставить его к стенке, а напротив – шестерых мушкетеров.

– В первую минуту и я хотел так поступить, – ответил Богуслав, – но мы говорили один на один, и как же все стали бы тогда кричать о тиранстве и самовольстве Радзивиллов! Я только припугнул его, сказал, что и Радзеёвский, и шведский король, и даже сам Хмельницкий казнят его за это; словом, я довел этого преступника до того, что он отказался от своего умысла.

– Зачем? Живым не надо было отпускать! Посадить на кол злодея – вот чего достоин он! – вскричал Корф.

Богуслав обратился вдруг к Янушу:

– Я надеюсь, что кара его не минует, и первый предлагаю не дать ему умереть своею смертью; но казнить его можешь только ты один, ясновельможный князь, ибо он твой придворный и твой полковник!

– О, Боже! Мой придворный? Мой полковник? Кто он? Говори, ясновельможный князь!

– Его зовут Кмициц! – сказал Богуслав.

– Кмициц?! – в ужасе повторили все присутствующие.

– Это неправда! – крикнула внезапно панна Биллевич, вставая с кресла; грудь ее вздымалась, глаза сверкали гневом.

Воцарилось немое молчание. Одни не успели еще опомниться, ошеломленные страшной новостью, другие были потрясены дерзостью девушки, которая осмелилась бросить в лицо молодому князю обвинение во лжи; россиенский мечник бормотал только: «Оленька! Оленька!» – а Богуслав, изобразив печаль на лице, сказал без гнева:

– Коли он родич или нареченный жених твой, милостивая панна, то мне жаль, что я рассказал эту новость: но выбрось его из сердца, ибо недостоин он тебя!

Минуту еще стояла она, пылая и дрожа от муки и ужаса; но краска медленно сошла с ее лица, и оно снова стало холодным и бледным; она опустилась в кресло и сказала:

– Прости, ясновельможный князь! Зря я тебе прекословила. От этого человека всего можно ждать!

– Пусть меня Бог накажет, коль чувствую я что-нибудь еще, кроме жалости, – мягко ответил князь Богуслав.

– Это был нареченный жених панны Александры, – промолвил князь Януш. – Я сам их сватал. Человек молодой, горячая голова, натворил тут Бог весть чего. Я спасал его от суда, ибо солдат он храбрый. Знал, что был он смутьян и смутьяном останется. Но чтобы шляхтич дошел до такой низости – этого я не ждал даже от него.