моей машине, сломав хрупкий механизм наводки. Поначалу мы даже не могли понять, откуда ведется стрельба, но затем, наконец, удалось определить ее источник на вершине насыпи, где ранее заметили фигуры.
И снова удача была на нашей стороне, потому что враги, обстреливающие нас, явно не были Республиканской гвардией Саддама. Они только и делали, что беспорядочно сыпали пулями в нашу сторону, хотя если бы у них нашлось время, чтобы прицелиться и сосредоточить огонь, они могли бы уничтожить нас всех — у нас не было даже укрытий. Тем не менее, как только стало понятно, откуда исходит опасность, мы начали давать сдачи, ведя сосредоточенный огонь в их сторону из наших M16, средних и тяжелых пулеметов и гранатометов.
Однако, несмотря на то, что по иракским войскам, находившимся на насыпи, велся плотный и точный огонь, общее мнение наших парней сводилось к тому, чтобы убираться отсюда — и побыстрее. Причем настолько быстро, что несколько из них, не дожидаясь приказа, завели моторы и направились на машинах на юг. Когда одна из крайних уходивших машин при старте пошла юзом, она своим передним крылом сильно ударила меня в бок, и отправила меня в полет. Пока я летел в одном направлении, моя винтовка, выбитая из рук, полетела в другом.
Полузадохнувшись и пошатываясь, я поднялся на ноги и обнаружил, что крайний из четырех «Ленд Роверов», которые мы оставили здесь, с визгом приостановился рядом со мной.
— Запрыгивайте, или мы, к дьяволу, отправимся без вас! — крикнул чей-то голос.
Вариантов было немного, потому что пули рикошетили от бортов и капота машины. Кто-то схватил меня за руку и вытащил меня на борт, тогда как машина рванула с места, а вражеские пули все еще отскакивали от ее бортов. Моя M16 — с двадцатью золотыми соверенами, все еще спрятанными в прикладе, — осталась позади. Сейчас я часто думаю, не обнаружил ли тот, кто нашел мое оружие, тайный клад золота. В наше время, учитывая нынешнее состояние иракской экономики, это было бы очень кстати.
По мере того, как мы на ухабах и кочках продвигались на юг, бешенная стрельба с насыпи постепенно стихала. Все еще доносились звуки более отдаленной стрельбы, и я надеялся, что она ведется Пэтом и его подгруппой огневой поддержки, и что они уже отступают со своих позиций обеспечения. Примерно в километре от дороги наша маленькая колонна остановилась, и я выпрыгнул из «Ленд Ровера», который привез меня сюда. Внезапный, почти панический отход меня раздражал, и, когда люди спешились, я собрал их вместе.
— Не знаю, что это было, — сказал я им, — но сейчас мне хотелось бы вернуться к ситуации, когда все происходит по приказу, а не потому, что кому-то это хочется или нравится.
Я сделал паузу, чтобы дать им осмыслить сказанное, а сам подумал, стóит ли наседать на них еще сильнее. Они отступили без моего приказа, но, с другой стороны, блестяще справились с заданием.
Потом я решил, что это все, что мне стóит сказать о внезапном беспорядочном отходе. Еще несколько мгновений, и я все равно отдал бы приказ отступать. Мы подверглись сильному обстрелу, и в самый разгар боя некоторые ребята решили убраться оттуда. Вместо того, чтобы ругать их за минутную оплошность, важнее было выяснить, нет ли раненых или пропавших. Моя гордость стояла на втором месте.
Когда я спросил о потерях, чудесным образом все покачали головой. Раненых не было. Ни у кого не было даже царапины, и никто не пропал без вести. Теперь я беспокоился только за Пэта и его людей, потому что мы не могли связаться с ними по радио. Кен вызвался взять мотоцикл и вернуться к ним с приказом отходить, если только Пэт еще не сделал этого. Предложение было хорошее, но после минутных размышлений я отказался.
— Нет, оставайся на месте, — ответил я ему. — Если кто-нибудь будет возвращаться, у нас, скорее всего, случится дружественный огонь. Пэт знает, что мы выбрались. Он был на отличной позиции для огневой поддержки, поэтому пусть сам выбирает подходящий момент для отхода, а мы пока ждем его здесь. Он сможет сам найти дорогу к нам.
Через десять минут мы услышали рычание двигателей, когда из темноты вынырнуло четыре «Ленд Ровера». Все экипажи были целы. Как только они подъехали, люди Пэта выскочили, и вдруг все стали обниматься и хлопать друг друга по спине. Даже в САС окончание операции приводит к огромной разрядке напряжения, состоящую частично из чувства облегчения и частично из удовольствия от того, что ты хорошо справился с трудным и опасным заданием. Каким-то невероятным чудом, вопреки гораздо бóльшему риску, чем мы могли предположить, нам удалось войти в опорный пункт противника и выйти из него, при этом каждый военнослужащий подразделения был на месте и не получил ранений. При этом мы, несомненно, убили и ранили множество иракских солдат, а также подорвали заряды на мачте. Нам также удалось основательно потревожить и сбить с толку противника.
Единственное, о чем я сожалел, так это о том, что, глядя на север, я все еще мог видеть стальную мачту, устремленную в небо, и Луну, сверкавшую на ее балках.
— Столько взрывчатки и усилий, а сбить эту чертову штуку мы не смогли, — сказал я Маггеру.
— Спокуха, — ответил он. — Подрыв металла — дело нехитрое. Предлагаю проверить сегодня чуть позже, прежде чем все списать на неудачу. Мачта может рухнуть в любой момент. Возможно, если нам повезет, то это произойдет как раз в тот момент, когда Саддам нанесет им визит вежливости.
Если Маггер окажется прав, то это будет означать идеальную операцию: цель уничтожена, потерь нет. Я с трудом дождался дневного света и возможности проверить, насколько оправдан его оптимизм. Тем временем нам нужно было уходить, поэтому, как только ребята немного успокоились, я приказал им подниматься и выезжать, причем машина Пэта, как обычно, шла впереди.
Сразу после рассвета мы вернулись к месту нашей временной базы, где под своей сеткой, по-прежнему нетронутый, стоял «Унимог». Мы сняли вокруг него мины-ловушки, после чего я сказал ребятам — всем, кроме первых четырех, которые стали в охранение — сделать чай, поесть и отдохнуть несколько часов. Затем я вернулся к своей машине, и как раз собирался выйти на связь и сообщить об итогах нашей операции в штаб, когда прибежал Кен.
— Она упала! — крикнул он. — Мачта упала!
— Как, черт возьми, ты это понял? — спросил я.
— Отсюда в бинокль можно было увидеть ее верхушку в лучах утреннего Солнца, — сообщил он. (Острый