Читать интересную книгу Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

А если и не разгадала, это моя вина. Кто мне мешал с ней поговорить? Я ни разу не сказал ей, что люблю ее иной, не просто дружеской любовью. Что же удивительного, если и она никогда не смотрела на меня иначе как на покровителя, на отца? Я должен показать ей, что она ошибалась. Да, я ей все скажу. Черт возьми! Во мне достаточно огня, чтобы мои слова засверкали. Я ослеплю ее блеском мечты, которой занят мой ум. Для ее чарующих глаз я зажгу всю ошеломляющую иллюминацию мысли, готовой испепелить весь мир, если он посмеет докучать ей. Я помогу ей понять, что я собой представляю и что чувствую к ней. О, я ее завоюю! Она сама увидит разницу между тем, кто под собственным черепом носит сверкающую россыпь идей, и тем, у кого если что и блестит, так только булавка в галстуке.

Да, я сделаю это, и не завтра, а сегодня, сейчас. Вперед!

Вот тогда-то, без промедления покинув свой кабинет, Самуил постучался в двери комнаты Фредерики.

Она открыла, как мы уже видели, до глубины души взволнованная и удивленная.

– Я вам не помешал, Фредерика? – произнес Самуил кротким, почти молящим голосом.

Фредерика была еще охвачена слишком сильным смятением, чтобы найти слова для ответа.

– Дело в том, что я должен поговорить с вами, – продолжал он, смущенный почти так же, как она. – Поговорить о серьезных вещах.

– О серьезных?.. – пролепетало бедное дитя, чье сердце еще сильнее заколотилось под корсетом.

– Не тревожьтесь, Фредерика, – промолвил Самуил, – и не бледнейте так. В том, что я хочу сказать вам, нет ничего такого, что должно вас напугать. Впрочем, вы сами знаете, что у меня нет в мире заботы более заветной, чем забота о вашем счастье, и я надеюсь, что никогда не упускал случая это вам доказать.

Фредерика понемногу овладела собой и почувствовала себя увереннее благодаря не столько речам Самуила, сколько его ласковому тону и полному любви взгляду, делавшему его слова особенно нежными. Но, по мере того как Фредерика приходила в себя, он, Самуил, терялся все больше, не зная, как приступить к тому, что он собирался сказать.

Между тем Фредерика ждала. Надо было решаться.

– Моя дорогая Фредерика, – выговорил он с насильственной, почти болезненной улыбкой, – я уверен, что вы понятия не имеете, о чем я хочу побеседовать с вами.

– Да нет, я полагаю, что знаю это, – отвечала Фредерика.

– Что такое? – вырвалось у Самуила, мгновенно охваченного подозрением. – О чем вы думаете? О чем можете догадаться?

– Я не догадываюсь, – возразила Фредерика, – я просто знаю, что вы сейчас получили письмо.

– И вам известно, от кого оно?

– Да, от господина Лотарио.

Самуил едва удержался от гневной вспышки.

– О, я знаю не только это, – продолжала девушка, не замечая его состояния. – Мне еще известно, что вы должны посоветоваться со мной насчет того, что написано в том письме.

– Это все, о чем вы осведомлены? – спросил Самуил, побледнев и сжав кулаки.

– Все, – кивнула девушка. – Я не знаю, что написано в том письме.

– Фредерика, – произнес Самуил, – если вам так хорошо известно все, что делает господин Лотарио, значит, вы видитесь с ним?

Ярость, прозвучавшая в этих словах, была слишком очевидна, чтобы Фредерика могла ее не заметить.

– Боже правый! – воскликнула она. – Теперь вы, мой друг, уже готовы рассердиться на меня, причем совершенно несправедливо. Я вам клянусь, что господин Лотарио не приходил сюда и я с ним не говорила.

– Тогда откуда вы знаете, что сегодня утром он мне писал?

– Он написал мне тогда же, когда и вам.

– Где это письмо? – глаза Самуила загорелись.

– Вот оно.

Она протянула ему записку Лотарио. Он взял ее, стремительно пробежал глазами и вздохнул свободнее.

– Хорошо! – снова, уже несколько спокойнее заговорил он. – И что же, по-вашему, означает это послание, настолько же туманное, насколько банальное?

– Господи, друг мой, ничего… я…

– А я так уверен, – перебил ее Самуил с язвительной насмешкой, – что эти несколько пустопорожних учтивых слов сразу заставили вас возомнить, будто господин Лотарио, этот белокурый щеголеватый красавчик, который в свои двадцать пять уже дослужился до первого секретаря посольства, а в тридцать унаследует миллионы, до безумия влюбился в вас и собирается просить вас стать его супругой? Признайтесь, что вы именно так и подумали.

– Но, мой друг… – пробормотала бедная девочка в полной растерянности.

– Что ж! Если вы так подумали, я с немалым прискорбием вынужден уведомить вас, что вы в полнейшем заблуждении. Просьба, с которой господин Лотарио обращается ко мне, не имеет ни малейшего касательства ни к вашей руке, ни к сердцу. Я сожалею, что забыл его письмо на столе у себя в кабинете, а то бы показал его вам: тогда вы бы сами убедились, что господин Лотарио о вас и не думает.

– Но, друг мой, что же я вам такого сделала? – воскликнула Фредерика, готовая расплакаться. – Вы никогда еще не были так суровы со мной.

– Простите, Фредерика, – проговорил Самуил голосом, в котором вдруг послышалось волнение. – Не сердитесь на меня за то, что я кажусь вам злым. Не моя вина, что я страдаю.

– Страдаете? Вы? – спросила эта чудесная девушка, забывая о своих печалях при одной мысли о горестях другого. – Но кто же заставляет вас страдать?

– Вы.

– Я?! – вскричала Фредерика в изумлении.

– Да, вы. Милая моя, ангельская душа, вы делаете это невольно. Я вас не виню.

– Но тогда как же?..

– Я все вам объясню. Послушайте, Фредерика, я… ревную вас.

– Вы? Меня?

– Да, ревную безумно и безнадежно. Я люблю вас. Я не хотел пока начинать с вами этого разговора. Ждал дня вашего рождения, ближайшего, того самого дня, когда я нашел вас, через две недели тому будет ровно семнадцать лет. Мне казалось, что эта дата для меня счастливая и благоприятная, и хотелось, чтобы в моей мольбе она поддержала меня. И к тому же я поставил сам себе некоторые условия, чтобы заслужить с вашей стороны благосклонный прием. Но сегодня представился повод, и я уже не волен отступить: мне надо излить перед вами свою душу.

Фредерика слушала, ошеломленная, почти напуганная.

– Фредерика, – продолжал Самуил, – все эти семнадцать лет я трудился, занимался наукой, страдал, я боролся, раздавая и получая удары со всех сторон, я потратил столько усилий, что они могли бы изнурить целую сотню людей. Так вот: целью всего этого упорства, наградой за все труды для меня всегда было лишь одно – ваше счастье.

– Я знаю, – сказала Фредерика. – Поверьте, мой друг, сердце у меня переполнено благодарностью к вам. Я не часто говорю с вами об этом, потому что не смею, но право же, я очень глубоко чувствую, ну, все то, чем вам обязана. Вы мне дали приют, вырастили меня, вы были мне и отцом и матерью, и я существую только вашей милостью. Но будьте, по крайней мере, уверены, что не вскормили неблагодарную: если когда-нибудь мне представится повод воздать вам за все, я уж его не упущу.

– Повод? – повторил Самуил. – Он представился вам сегодня. Он вам представляется ежедневно.

– Что же я могу сделать?

– Любить меня. Полюбите меня, и мы квиты, и вся признательность с той минуты будет уже не вашим делом, а моим. Фредерика, вы меня любите?

– О, конечно же, от всего сердца.

– Да, но как именно вы любите меня? – продолжал Самуил. – Ведь и своему отцу, и брату тоже говорят, что любят их от всего сердца. Фредерика, вы, считающая меня великодушным, теперь, может быть, решите, что я себялюбец. Вы, благодарившая меня за все, что я вам дал, станете говорить, что давал я взаймы, подобно алчному кредитору, разоряющему своих должников. Послушайте, Фредерика: я люблю вас не так, как любят дочь или сестру. Моя надежда, моя греза, моя страсть – добиться от вас согласия, чтобы наши судьбы в грядущем были так же едины, как в прошлом, чтобы мы всецело принадлежали друг другу, чтобы вы стали моей женой!

Он умолк; его била дрожь; теперь он ждал, какое впечатление произведет на Фредерику его просьба.

Девушка не отвечала ни слова. Это внезапное превращение отеческой заботливости в страсть возлюбленного вызвало в ней прежде всего глубокое, болезненное недоумение. Она привыкла видеть в опекуне сурового, взыскательного друга, превосходящего ее и летами, и умом; ее представление о нем резко противоречило тем мечтам о нежной близости и очаровательном равенстве, которые рождало в ней слово «брак».

И вот теперь она застыла, онемев, бледная, словно вся заледеневшая.

Самуил прочел на лице девушки все ее волнение, и на миг его охватило отчаяние.

– Я внушаю вам страх и жалость? – промолвил он.

– О, только не жалость! – вырвалось у Фредерики.

– Значит, страх? Что ж! – он поднялся, гордый и почти красивый в эту минуту. – Страх! И все потому, что я не из этих легкомысленных проходимцев, у которых в головах ни одной мысли, а если что и полно, так только мошна; потому что я мыслил, потому что я жил; потому что ношу на моем лице следы всего, что совершил и пережил; потому что, вместо того чтобы бросить к вашим ногам кошелек, словно покупая вас, я кладу к ним искушенный ум, душу, закаленную во всех бурях житейских, хранилище опыта и познаний. И вот, казалось бы, что должно больше тронуть и склонить к участию женщину с умом и душой? Слабое, ребяческое сердце, увлеченное ею на пороге жизни, слепо, случайно, потому лишь, что она первая встретилась на пути, или сердце мужественное, сильное, все познавшее, всему изведавшее цену – власти, учености, гению, – и вот оно из всего, что есть в мире, жаждет лишь ее, ее одной ищет, ее одну признает? Ведь, знаете ли, дитя, если я хочу богатства и власти, то для того, чтобы дать их вам, чтобы стать достойным вас. Я ставлю вас настолько высоко, что хотел бы иметь золотые горы, чтобы, поднявшись на их вершины, встать с вами рядом. Вот как я вас люблю. Мне кажется, что сам по себе я вас не стою: мне нужны все богатства мира, чтобы сравняться с вами.