Читать интересную книгу Созвездие Стрельца - Дмитрий Нагишкин

На душе у Фроси было очень беспокойно.

Пропажа Генки тревожила ее, да и не могла никак улечься тревога, возникшая в момент, когда Зина произвела прибыльную операцию, хотя после этого Фрося осуществила свою мечту — купила наконец тюль и повесила его на окна, от карниза до пола, внутренне возмущаясь собственным расточительством. Она все время чего-то ждала, боясь самого худшего. Бронхитик Зойки тоже не проходил. По ночам она кашляла, потела. И Фрося с каким-то страхом слушала этот кашель: простудили девочку долгогривые, прости господи, а какая была хорошая — здоровенькая, веселая, спокойная!

Камень свалился с души Фроси, когда, точно феникс, рожденный из пепла, Генка появился во дворе, да еще с таким блеском — в сопровождении майора, на пограничном «джипе».

Вероятно, в легендарные времена эллинов боги сходили на землю с Олимпа в таком сиянии и торжестве — «джип» лихо влетел во двор, с визгом развернулся, застыл у крыльца кормой. Водитель вылез и принялся копаться в моторе, хотя там ему ровно нечего было делать, но такова сила привычки. Майор, особенно красивый в своей полевой форме, в ремнях, фуражке с зеленым верхом, с пистолетом на боку, с планшеткой у колена, ловко выскочил из «джипа» и помог Генке перемахнуть через борт.

Двор так и ахнул! — древними изваяниями застыли на момент все ребята, раскрыв рты от такого явления Генки народу. Потом, однако, они кинулись наперегонки к «джипу», — только Ирочка приближалась к машине как бы случайно, как бы невзначай сложными па, следя за которыми нельзя было и угадать, куда влечет ее неведомая сила.

А Генка, не обращая никакого внимания, словно бы вокруг и не было никого, сказал майору:

— Сюда, товарищ майор! Вот на эту лесенку!..

Как будто майор и сам не знал, куда надо идти! Ну и Генка! Цвет фуражки майора, полевая форма его, «джип», размалеванный пятнами камуфляжа, уже многое сказали ребятам, и они поняли, как высоко поднялся Генка по ступенькам человеческого общества в своем гражданском развитии. О-о! О-о-о!! Ну, Генка! Недаром про него в книгах пишут!.. Может быть, он своими глазами видел все, о чем день и ночь говорили в городе! Может быть, Генка участвовал в событиях, к которым приковано было сейчас внимание всего мира?! Генка все может!

— Мамочка! — сказал Генка полуфальшивым, полуискренним голосом, в котором была и явная дрожь вины и не менее явное нахальство человека, которому море по колено.

Растерянная Фрося не предложила майору даже стул.

И тут Генка показал, насколько он преуспел в обхождении с людьми за свое второе путешествие. Он скинул на пол неглаженое белье и придвинул стул майору: «Товарищ майор! Пожалуйста! Вы не обращайте внимания! Мамка просто сообразить не может!» Майор и улыбнулся и нахмурился, поднял белье с пола, переложил его на кровать, присел, пожав руку Фроси, я даже согласился выпить чаю. Он сказал Фросе, что решил подбросить ее сына сам, так как ему все равно надо было ехать в город, и умолчал о том, что этот визит имел своей целью спасти Генку от заслуженной расправы за побег. Он сказал Фросе, что Генка вел себя на заставе хорошо, и умолчал о том, что ему пришлось посидеть малость за решеткой, в целях конспирации. Он сказал о том, что за Генкой надо бы лучше смотреть, и умолчал о том, что, по его мнению, Генкины путешествия добром не кончатся, если им не положить предел. Он сказал, что Генке нужны хорошие товарищи, и умолчал о том, где их взять! Потом он распрощался с Фросей и сказал, что хочет навестить своих старых соседей, и прошел к Вихровым. Фрося услышала за дверями радостные восклицания мамы Гали, глуховатый голос Вихрова. «Без чаю я вас и не отпущу!» — закричала Вихрова, «Да я только что!» — «И не разговаривайте!» — опять запротестовала Вихрова. «А у меня выпил!» — с торжеством подумала Фрося и почувствовала, что ее душевное равновесие восстанавливается.

«Почему вы не в Маньчжурии, Ефим Григорьевич?» — «Да наши части только расчистили границу — и на свои места!» — «И вы участвовали в этой расчистке?» — «А как же!» — «Бои были страшные, наверное, ведь японцы звереют в бою!» — «Да им и не пришлось звереть-то — многие даже не поняли ничего, когда уже было все кончено!» — «Ну, потери, конечно, были большие?» — «Нет, у нас в отряде только легкими ранениями ограничилось дело!» — «Да как же это так — ведь у них были довольно крупные силы на границах!» — «Да так уж!» — «Ну, от вас ничего не узнаешь, Ефим Григорьевич, хоть клещами вытягивай». — «Так воспитан!» — смеется майор. Он немногословен. О чем говорить, когда дело сделано на «отлично», — значит, не зря учили! А это что такое? Орден Красного Знамени! За что? За это! А говорите — не о чем рассказывать! Ну, наше дело — действовать, а рассказывают пусть журналисты, у них это ловко получается! А журналисты, рвут на себе волосы — никаких героических эпизодов! Все просто: была японская пограничная охрана и — нет ее! Знание предполья, знание противника, отличная согласованность в боевых действиях, блестящая боевая выучка, патриотический порыв, великолепная отработка плана командования по ликвидации противника.

— Ну было вам страшно? — спрашивает мама Галя уже на пороге, держа за рукав майора и глядя на него чуть ли не влюбленными глазами.

Майор кивает головой:

— Застава японцев на квадрате семь — десять не подавала признаков жизни. Ну, мертво, как на кладбище. Тьма. Ни единой звездочки. Застава украшена воротами. У японцев бывает так — ворота есть, а забора нету. Мне надо выяснять обстановку, а я не вижу часовых. К воротному столбу прислонился. Гляжу, гляжу — ничего. А до казармы — двести шагов! Незамеченным не подойдешь. Стою как дурак! Вот тут страх берет: вся операция под угрозой, если часовой заметит и поднимет тревогу. Я, честное слово, взмолился: «Ну где ты, дорогой мой? Подай знак!» А тут — по другую сторону столба как вздохнет кто-то!.. А это часовой — он, видимо, прислонился к столбу, да либо задремал, либо задумался… А тут — сразу все прояснилось…

— Часовой закричал, выстрелил?

— Нет! — коротко отвечает майор.

— Ну, и…

— Нормально прошла операция… Прошу извинить меня, дорогие друзья, мне пора. До свидания!

— Ну, Ефим Григорьевич, — говорит мама Галя, — будут нас бомбить японцы? Мы каждую ночь ждем налетов…

— Н-не думаю. У нас абсолютное превосходство в воздухе. Да и противник деморализован и дезориентирован. Насколько я знаю историю военного искусства, это одна из самых тщательно разработанных и молниеносно проведенных операций во второй мировой войне. Они уже не оправятся. А чудес на свете не бывает…

И «джип» прыгает вперед, отчего майор чуть не вываливается с кормы, ревет оглушительно клаксоном, прыгает в ворота, и уже — где-то там, на Главной улице, проскакивает мимо кокетливой регулировщицы, водитель успевает сделать ей рукой под козырек, получает в ответ жест руки, сжатой в кулак, за лихачество, и исчезает. Воробьев из ворот своего дома с острым любопытством следит за машиной и бормочет: «Мой почерк! А вот, ей-богу, мой!»

И вот Генка на улице.

Он более словоохотлив, чем майор и даже чем молодцеватый пограничник, источник информации Генки. Генка рассказывает о темной ночи, о мертвой тишине на границе, о плывущих камышовых плотиках, заготовленных заранее, за которые держатся пограничники в полной форме, с оружием и запасными дисками. О движении ползком на протяжении километров. О скоротечных схватках в темноте и предсмертном хрипе японских часовых. О внезапно раскрывающихся дверях на японских пограничных заставах и дулах автоматов, направленных на ошалевших солдат, бывших спокойными за себя и, казалось бы, обезопашенными от неожиданного нападения совершенной системой сигнализации и усиленными постами.

— Ну, и точка! — говорит теперь Генка, заканчивая фразу.

Возможно, что, не будь Генки на заставе, все шло бы значительно хуже, чем прошло! Такой вывод невольно напрашивается у слушателей. Они дрожат, представляя диверсанта с застывшим взглядом человека, уже видящего свой смертный конец.

— Ой, я боюся! — говорит Наташка и скрывается за брата, который только сопит, искренне переживая все, что слышит от Генки.

— Ну, ты, тише! — говорит Миха сестренке и спрашивает Генку, отныне величайшего специалиста по всем вопросам, связанным с границей: — Ну, расстреляли его? Диверсанта-то?.. Наверное, перед самым наступлением? Так принято ведь у всех культурных народов…

— Не-е! — с сожалением говорит Генка, которому очень хотелось рассказать, как плакал диверсант перед казнью и как обещал больше, не делать ничего такого, как раздался залп и как жалкое тело его скрылось в ямке. — Он повел наших туда, на ту сторону. Он знал, где надо пройти, — там для него ходок был оставлен!

«Он спас свою жизнь, он купил ее ценой предательства тех, кто верил ему! — так сказал майор о диверсанте и посмотрел на Генку долгим взглядом. — Вот, Геннадий, что бывает с теми, кто хочет жить для себя! Это — матерый шпион. Он работал на японцев за деньги! Хотел сладко пить, крепко спать, вкусно есть! Ему не надо было ничего — ни семьи, ни товарищей, ни коллектива, ни детей. Что будет с ним дальше? Не знаю. Такие долго не живут — жить нечем, понимаешь!»