покуситься на их деятельность, по крайней мере, так он говорит, даже божится на людях. Поэтому рассказывают ему виноделы, как они обворовывают народ, как «копейку» зарабатывают, а порой даже советуются, ищут у него поддержки. Неведомо им, что «мужик» Цыбулько – рано или поздно «сдаст» их и будет счастлив от своего коварства.
«Ведь во благо государства трудимся, слово партии бережем», – скажет он в оправдание, и с чистой совестью, без тени смущения выпьет рюмочку коньяка, как после самогонки или того хуже, бражки, по привычке сморщит лицо, закусит шоколадом, и закрыв глаза в вечном хмелю, мечтает он, как несется по родному полесью, а под ним – мотоцикла рев, в лицо – быстрый ветер, и бросает его из ухаб в ухабы, а ему весело, раздольно, бесшабашно, и плевать ему на всех; в морду даст он любому, и сам получит – не обидится; просто после драки и ругательств выпьют еще по чарочке, поцелуются, все друг другу простят,… но будет возможность – вилы в бок засадят… Но это присказка, а сказка наяву.
В общем, целый год в немереных количествах шло высокосортное спиртное по «разнарядкам» уполномоченного по всем весям страны. И думали виноделы, что они с Цыбулько «споются» или он сам сопьется. Так не тут то было! Как «ни прискорбно» Цыбулько, а полное досье на «жуликов – виноделов» собрано, из Москвы специальная смешанная комиссия вызвана – ЧИвино «под колпаком».
Конечно, Цыбулько «был не в курсе», «сам удивлен», и он «конечно поможет». Из достоверных источников знает он, что пощады виноделам не видать, грозит им срок великий с конфискацией, и это если «отстегнут» как следует, а может и на «вышку» потянут.
Да, грех велик, тяжело его разгребать, но на то он – Цыбулько и друг, чтобы помочь в трудную минуту. Да, у него есть великий блат в столице, и он действует – просто тяжело; время, деньги, нервы надо потратить… Вот и встречаются почти ежедневно Цыбулько и Бабатханов, пытаются урегулировать процесс. Оба прекрасно все понимают – слишком крупная сделка, но маску доброжелательности не снимают, не первую встречу идут сложные переговоры, гнусный торг.
А в это время секретарь и Самбиев в приемной более полутора часов ожидают окончания беседы. По приказу Цыбулько, никого в приемную не впускают. Самбиеву, как своему, – исключение. На телефонные звонки Светлана отвечает: «Идет совещание». Уже обо всем переговорили, по три стакана чая выпили, даже надоели друг другу, а винодел от уполномоченного не выходит, и секретарь «успокаивает» Арзо, что они еще долго сидеть будут.
Раздается звонок внутренней связи, Светлана лениво поднимает трубку и вдруг, как ошпаренная, вскакивает.
– Ой! Я заболталась, второй день забываю в столовой паек взять. Сейчас столовую закроют. Что делать? Арзо посиди, и никого не впускай. Впрочем, я мигом. Если шеф спросит, я в туалете.
Светлана вылетела, через минуту вернулась – запыхавшаяся, встревоженная.
– Представляешь, кошелек забыла, – снова тронулась к двери, и вновь вернулась. – Лучше я трубку сниму, пусть занято будет.
Она поколдовала над многочисленными кнопками и выбежала.
Минуту Арзо сидел в тишине и вдруг услышал странный шум в селекторе, он хотел его отключить, но не знал, на какую из светящихся кнопок нажать, а потом, как в маленькую ремарку из пьесы по радио вслушался и позабыл обо всем.
Г о л о с а: уполномоченного из Москвы (Цыбулько): «Давай еще по одной».
Г л а в н ы й в и н о д е л и з Г р о з н о г о (Бабатханов): «Давайте».
Слышен перезвон стекла.
У п о л н о м о ч е н н ы й: «О-о-о-х! Хорош! Хорош! Ничего не скажешь». (Чавкает.)
В и н о д е л: «Еще бы, двадцать семь лет в чисто дубовой бочке. Особый коньяк».
Шелест фольги, хруст (видно, шоколадом закусывают – домысливает Арзо).
В и н о д е л: «И все-таки это огромная сумма».
У п о л н о м о ч е н н ы й: «Да, сволочи эти москали, но как им перечить? Да и что ты волнуешься? Вон сколько у тебя предприятий. По копейке собери и все».
В и н о д е л: «Так эти предприятия вовсе не функционируют. С началом антиалкогольной компании их закрыли».
У п о л н о м о ч е н н ы й: «Ну что ты мне говоришь?»
В и н о д е л: «Да честное слово. Это легко проверить… Да Вы знаете это».
У п о л н о м о ч е н н ы й: «Ну перестань, Асхаб Мамедович, а сокодавочный цех в Ники-Хита? Тоже не функционирует?»
В и н о д е л: «Так он в объединение не входит».
У п о л н о м о ч е н н ы й: «Как не входит? А Докуевы? А этикетки с надписью ЧИвино?»
В и н о д е л: «Старик-Докуев у меня, в Червленском винзаводе завскладом. А его дети отдельно цех держат. Они к объединению никакого отношения не имеют. Просто отец, видно, ворует этикетки, а там их наклеивают под наш знак».
У п о л н о м о ч е н н ы й: «А как ты это терпишь?»
В и н о д е л: «А куда я денусь? Ясуев – тесть Албаста Докуева».
У п о л н о м о ч е н н ы й: «Понятно. Так в чьем ведении этот цех в Ники-Хита?»
В и н о д е л: «По-моему, на бумагах колхозный, короче, коллективная собственность, а на деле – их личная…, когда-то они в наше объединение входили вместе с колхозом. Мы выделяли ссуды, выступали гарантами перед банком, построили цех. А потом с помощью Ясуева они провели какие-то махинации, с нашего баланса ушли, долги посписали… Короче, я за них не в ответе».
У п о л н о м о ч е н н ы й: «Вот это новость для меня! Хм… Так сказать, частная лавочка за счет государства».
В и н о д е л: «Ну, не знаю… Давайте о нашем. Прохор Аверьянович, я смогу только это…»
На бумаге заскрипело перо наливной ручки.
У п о л н о м о ч е н н ы й: «Нет…Так не пойдет».
В и н