– Входи! – пригласил Реджи.
Стук прекратился.
После долгой паузы ручка двери очень медленно повернулась, и на пороге показался Кори Брайант.
Сердце у Реджи вдруг екнуло. На Брайанте была та же одежда, что и во время их последней встречи, грязная и порванная. К рубашке и брюкам прилипли листья. Темная полоса грязи на лбу подчеркивала мертвенную бледность.
– Стой где стоишь! – приказал Реджи, снимая дробовик с предохранителя и направляя на Кори. – На этот раз он заряжен.
Однако Кори Брайант медленно шагнул вперед, и во взгляде его пустых глаз читалось нечто пострашнее ненависти. Он высунул язык и облизнул губы. На ботинках налип толстый слой грязи, куски которой отваливались при каждом шаге. В его движениях ощущалась какая-то неумолимая жестокость и холодная беспощадность. Подошвы с чавканьем переступали по полу, и остановить их мерную поступь, казалось, не было никакой возможности ни угрозами, ни мольбой.
– Еще один шаг, и я снесу тебе чертову голову! – предупредил Реджи хриплым и севшим голосом. Парень был не просто пьян. У него вообще башку снесло! Реджи вдруг понял, что стрелять в него наверняка придется.
– Стой! – снова произнес он, на этот раз обычным голосом.
Но Кори Брайант не остановился. Его глаза уставились на Реджи с той мертвой жадностью, что и у чучел лосей, глядящих в пустоту. По полу продолжали раздаваться хлюпающие грязью шаги.
Сзади закричала Бонни.
– Ступай в спальню! – приказал, не оборачиваясь, Реджи и прошел вперед, чтобы оказаться между ними. От Кори его отделяла всего пара шагов. Тот протянул белую и вялую руку, чтобы ухватить дробовик за стволы.
Реджи нажал на оба курка.
Из стволов вырвалось пламя, и по дому прокатился звук выстрела, похожий на раскат грома. В воздухе повис запах пороха. Бонни снова отчаянно закричала.
Рубашка на Кори потемнела и распахнулась, однако белая, как рыбье брюхо, плоть на груди и животе под ней почему-то оказалась целой. Реджи вдруг подумал, что это была вовсе не плоть, а нечто неосязаемое, вроде дымовой завесы.
Затем Кори с необычайной легкостью, будто у ребенка, вырвал у него из рук дробовик и с силой швырнул Реджи об стену. Оглушенный ударом, он сполз на пол и никак не мог найти сил подняться. Брайант шагнул мимо него к Бонни. Стоя в дверном проеме, она не сводила глаз с пришельца, и в ее взгляде читалась похоть.
Кори обернулся на Реджи и ухмыльнулся, растянув губы так широко, как улыбаются только черепа обглоданных до костей газелей, встречающиеся туристам в пустыне. Бонни протянула к Кори дрожащие руки. На ее лице попеременно сменялись страх и вожделение.
– Милый! – произнесла она.
Реджи, не выдержав, испустил истошный крик.
32– Остановка! – сказал водитель автобуса. – Хартфорд.
Каллахэн бросил взгляд в широкое окно на незнакомую местность в робком свете первых лучей нового дня. В Салемс-Лоте вампиры наверняка спешат расползтись по темным норам.
– Понятно, – отозвался он.
– Мы простоим здесь двадцать минут. Может, зайдете перекусить или еще что?
Каллахэн вытащил забинтованной рукой бумажник и чуть не уронил его. Странно, но обожженная ладонь больше не болела, только потеряла чувствительность. Лучше бы болела. Во всяком случае, боль была настоящей и вполне реальной. Во рту у священника стоял привкус смерти – приторный и рыхлый, как у перегнившего яблока. И это все? Да! Куда уж хуже!
Каллахэн вытащил двадцатку.
– Можете купить мне бутылку?
– Мистер, правила…
– Сдачу, конечно, оставьте себе.
– Мне не нужны неприятности, мистер. Через два часа мы будем в Нью-Йорке, и там есть все, что только душе угодно!
А вот в этом ты ошибаешься, друг, подумал Каллахэн и посмотрел, сколько денег у него осталось. Десятка, две пятерки и однодолларовая бумажка. Он добавил к двадцати долларам десятку и протянул водителю.
– Одной фляжки будет вполне достаточно, – сказал он. – А сдачу оставьте себе.
Водитель перевел взгляд с купюр на потухшие глаза в темных глазницах, и ему вдруг показалось, что он разговаривает с живым мертвецом, который разучился улыбаться.
– Тридцать долларов за фляжку? Мистер, вы, должно быть, не в себе! – Однако деньги он взял и направился вдоль салона пустого автобуса, но потом вернулся. – Но только чтобы без глупостей! Мне тут не нужны неприятности!
Каллахэн согласно кивнул, будто нашкодивший мальчуган, терпеливо сносивший заслуженное наказание.
Окинув его еще одним взглядом, водитель вышел.
Нужно что-нибудь дешевое, подумал Каллахэн. Такое, чтобы обожгло и язык, и горло… и смыло этот невыносимый приторный вкус во рту! Или хотя бы притупило его до момента, когда он найдет подходящее место и начнет пить по-настоящему. Пить не переставая…
От безысходности и отчаяния хотелось разрыдаться, но слез не было. Только пустота внутри… и приторный вкус!
Быстрее, водитель!
Он снова перевел взгляд за окно. На другой стороне дороги сидел мальчик, обхватив голову руками. Каллахэн смотрел на него, пока автобус не тронулся, но мальчик так и не переменил позы.
33Почувствовав на себе чью-то руку, Бен моментально очнулся, и Марк, наклонившись к самому уху, прошептал:
– Светает.
Бен открыл глаза и, дважды моргнув, чтобы привыкнуть к свету, посмотрел в окно. На улице моросил мелкий осенний дождь, сквозь который пробивался тусклый рассвет. Потерявшие листву деревья раскинули на сером небе голые сучья, похожие на огромные буквы неведомого алфавита. На мокром асфальте шоссе 30, уходившего на восток, отражались красные отблески задних габаритных огней удалявшегося автомобиля.
Бен встал и осмотрелся. Мэтт продолжал спать: его дыхание было частым и поверхностным, но хотя бы ровным. Джимми тоже спал, пристроившись в единственном в палате кресле. На его щеках темнела щетина, столь непривычная в неизменно подтянутом облике доктора. Бен провел ладонью по своей щеке – она тоже была колючей.
– Пора идти, верно? – спросил Марк.
Бен кивнул и, вспомнив, чем им предстоит сегодня заняться, содрогнулся, но усилием воли прогнал эти мысли. Единственным способом исполнить задуманное было не размышлять о том, что выходило за рамки десяти предстоящих минут. Заглянув в лицо мальчику, он увидел на нем такую непреклонную решимость, что невольно ощутил тошноту. Бен подошел к Джимми и потряс его за плечо.
– А? Что? – Джимми подскочил на месте, будто пловец, выныривающий после прыжка. От испуга его лицо исказилось, а глаза широко распахнулись. Какое-то время он смотрел на них не узнавая, но потом расслабился и с облегчением выдохнул. – Плохой сон! – объяснил он, и Марк понимающе кивнул. – Уже светло, – продолжил доктор таким тоном, каким скряга говорит о деньгах, после чего подошел к Мэтту и, взяв руку, пощупал пульс.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});