Читать интересную книгу Офицеры и джентльмены - Ивлин Во

В детской на Гая тоже находили приступы молчаливости. «Что, проглотил свой язычок?» – ласково спрашивала нянюшка.

Таким же веселым тоном спрашивала его сейчас медсестра, которая приходила по четыре или по пять раз в день с шутливым вопросом: «Ну как, скажете ли вы нам что-нибудь сегодня?»

Хромой гусар, навещавший его по вечерам с неизменным виски с содовой, потерял терпение скорее. Вначале он пытался быть дружелюбным: «Томми Блэкхаус, через две палаты отсюда, спрашивает о вас. Я знаю Томми уже много лет. Хотелось бы мне послужить в его частях. Это плохо, что они все угодили к фрицам… А ногу мне покалечило под Тобруком…» Однако, остуженный продолжавшимся безмолвием недвижимо лежащего Гая, он отказался от дальнейших попыток и теперь молчаливо стоял с подносиком в руках, ожидая, пока Гай осушит свой стакан.

Однажды к Гаю заглянул капеллан.

– Я внес вас в списки как католика – это правильно?

Гай не ответил.

– Я с сожалением услышал, что вы чувствуете себя не очень хорошо. Не нужно ли вам что-нибудь? Нельзя ли чем-нибудь помочь вам? Я всегда поблизости. Только спросите меня – и я тут. – Гай по-прежнему молчал. – Я оставлю вам вот это, – сказал священник, вкладывая ему в руки молитвенник, и это его действие каким-то образом соответствовало мыслям Гая, ибо последнее, о чем он помнил, была молитва. В самые тяжелые дни в лодке, когда они дошли до крайности, молились все: некоторые предлагали богу сделку: «Боже, вызволи меня отсюда, и я буду жить иначе, честное слово»; другие повторяли строфы из псалмов, запомнившихся с детства, – все, кроме безбожника Людовича, сидевшего за рулем.

Был один четко запомнившийся момент прозрения между двумя провалами памяти, когда Гай обнаружил, что держит в руке не медальон, принадлежащий Джервейсу, как он воображал, а красный личный знак, снятый с неизвестного солдата, и услышал свой голос, бессмысленно твердивший: «Святой Роджер Уэйброукский, защити нас в этот день войны и будь нашим хранителем против зла и искушений дьявола…»

Ничего происшедшего после этого Гай не помнил.

Положив руки поверх простыни, он как бы заново переживал пройденное.

Было ли это с ним наяву или приснилось? Можно ли вспомнить и снова пережить что-либо, если факты и сны перемешались? Можно ли верить воспоминаниям, если время было фрагментарным или, наоборот, растяжимым, если оно состояло из минут, которые казались днями, и из дней, казавшихся минутами? Он мог бы все рассказать, если захотел бы. По ему было необходимо сохранить эту тайну. Начав рассказывать, он возвратился бы в тот же мир, он снова оказался бы на сцене.

Однажды после полудня, в первые дни тревожных мыслей и подсчетов, все они запели «Боже, храни короля!». В знак благодарности. В небе появился самолет с опознавательными знаками королевских военно-воздушных сил. Он изменил курс, покружил над ними, дважды с ревом пронесся над их головами. Все замахали чем попало, но машина, набрав высоту, улетела на юг, в направлении Африки. В тот момент возможность спасения не вызывала сомнений. Саперный капитан приказал установить вахты. Весь следующий день они вели наблюдение в ожидании корабля, который должен был бы прийти, но так и не появлялся. К ночи надежда угасла, и вскоре страдания от лишений уступили место апатии. Саперного капитана, до этого такого проворного и деловитого, охватило оцепенение. Горючее иссякло. Они подняли парус, не требовавший особого внимания. Временами он повисал безжизненно, иногда наполнялся легким ветерком. Распростертые на дне лодки люди лежали почти без сознания, бормоча что-то и храпя. Вдруг саперный капитан неистово закричал:

– Я знаю, что вы задумали!

Ему никто не ответил. Он повернулся к Людовичу и крикнул:

– Думаешь, я сплю? Я слышал… Я все слышал!

Побледнев, Людович молча смотрел на него. С неистовой злобой сапер продолжал:

– Учти, если погибну я, ты сдохнешь вместе со мной.

Затем, обессиленный, он уронил голову на покрытые волдырями колени. Гай в промежутках между приступами дремоты молился.

Позже в тот день – какой же это был день: следующий или второй? – саперный капитан подполз к Гаю и шепотом попросил:

– Мне нужен ваш пистолет, дайте его мне, пожалуйста.

– Зачем?

– Свой я выбросил до того, как нашел эту лодку. Здесь я командир. Я один имею право носить оружие.

– Чепуха.

– Значит, вы тоже с ними?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Да, это, пожалуй, верно. В самом деле, вы же спали. Но я слышал их разговор, пока вы спали. Мне известны их планы, его план, – прошептал он, кивнув на Людовича. – Вы же понимаете, мне необходим ваш пистолет, ну пожалуйста.

Гай взглянул в его безумные глаза и вытащил пистолет из кобуры.

– Если вы снова заснете, то пистолетом овладеет он. В этом и состоит его план. Я единственный в состоянии не спать. Я обязан бодрствовать. Если я засну, мы все пропадем. – Безумный взгляд был полон мольбы. – Теперь вы понимаете? Ну пожалуйста, я должен иметь пистолет.

– Вот самое лучшее место для него, – сказал Гай и бросил оружие за борт.

– Идиот! Проклятый идиот! Теперь мы все в его власти.

– Прилягте, – сказал Гай. – Успокойтесь, не то вы заболеете.

– Один против всех вас! – обреченно произнес капитан. – Совершенно один.

В эту ночь между заходом луны и восходом солнца саперный капитан исчез. На рассвете парус безжизненно повис. На горизонте – ни одного ориентира, по которому можно было бы определить, стоят они на месте или дрейфуют по течению, и никаких следов саперного капитана.

Что же было реальным? Клопы. Вначале это показалось неожиданностью. Гай всегда думал о море, как о чем-то особенно чистом. Однако под всеми шпангоутами старой лодки оказалось полно клопов. По ночам они расползались повсюду, больно кусались и испускали зловоние. К началу дня они заползали в укрытые участки тела, под колени, на затылок, под подбородок. Они-то были реальными. А как насчет китов? Было такое время – и оно отчетливо сохранилось в памяти Гая, – когда он проснулся и услышал, как залитое лунным сиянием окружающее море издает низкую, раздирающую уши ноту, и увидел вокруг лодки огромные блестящие мясистые туши, то вздымающиеся на волнах вверх, то проваливающиеся вниз. Были ли они реальными? Был ли реальным туман, опустившийся на воду, и закрывший их, и рассеявшийся так же быстро, как появился? А черепахи? В ту же ночь или в другую после захода луны Гай увидел, как на спокойной поверхности моря появились мириады кошачьих глаз. В батарейках ручного фонарика, который Гай использовал очень экономно, еще оставалось немного энергии. Он повел тусклым лучом по воде и увидел, что все море, насколько хватало света, покрыто слегка покачивавшимися на волнах черепашьими панцирями и что на него изумленно уставились бесчисленные, неопределенного возраста, похожие на ящериц морды.

Пока Гай перебирал в памяти эти смутные воспоминания, к нему постепенно возвращалось здоровье, подобно тому, как весной в сухой ветке пробуждается жизнь. За ним заботливо ухаживали. Первое время, когда под влиянием инъекции морфия он находился в полусонном состоянии, над его головой висел сосуд с раствором солей, поступавшим по резиновой трубке в вену на руке, подобно тому, как садовники подкармливают питательными веществами цветы, предназначенные для выставки; по мере того как жидкость растекалась по венам, его ужасно распухший язык постепенно уменьшался, становился розовым и влажным и приходил в норму. Гая натирали маслом, как крикетную биту, и его старческая, морщинистая кожа делалась гладкой. Очень скоро его ввалившиеся глаза, свирепо глядевшие на него из зеркальца для бритья, приобрели свой обычный мягкий, меланхолический взгляд. Фантастические галлюцинации в его мозгу уступили место перемежающемуся и неясному, но спокойному сознанию.

Первые дни он с благодарностью пил чашками восхитительный солодовый напиток и тепловатый рисовый отвар. Его аппетит отставал от физического выздоровления. Ему назначили легкую диету – вареную рыбу и саго, но он ничего не ел. Его перевели на консервированную селедку, мясные консервы и картофель, бланманже и сыр.

– Как он ест? – неизменно спрашивал полковник, обходивший палаты.

– Весьма посредственно, – докладывала медсестра.

Гай доставлял одни неприятности этому тучному, добродушному и довольно тяжелому на подъем офицеру, он знал это и сожалел об этом.

Полковник испробовал все виды уговоров, от повелительного: «Ну довольно, Краучбек, кончайте это» – до заботливого: «Если вы в чем-либо и нуждаетесь, то это в отпуске по болезни. Вы могли бы поехать куда угодно, хоть в Палестину, если хотите. Вам нужно больше есть. Попробуйте заставить себя». Полковник направил к нему неврастеника-психиатра, которого Гай легко провел ничем не нарушаемым молчанием. Наконец полковник заявил: