— Упущение…
— Что? — опять не понял пассажир.
— Что не видел… Экипаж повернул в сторону промышленных предместий, туда где возвышались трубы фабричных печей, курящие дымы. Протрясся по брусчатке и вкатил во внутренний двор одной из бесчисленных плавилен, сокрытый высоким кирпичным забором. Карету тотчас окружили люди в серых робах. Выпрягли лошадей, сняли с осей колеса, деловито водрузили короб на катки, попутно освободив его от объемных деталей, и целиком закантовали в одну из доменных печей, пришедшуюся по размерам в самую пору. Сноровка и слаженность, с которой рабочие проделали означенные операции, выдавали долгие тренировки. С Ревиным поравнялся Ливнев, плохо скрывающий тревогу, немного успокоился, получив на свой вопросительный взгляд утвердительный кивок. Карету обложили сперва вязанками хвороста, потом, поверх каменным углем, нанесенным в плетеных корзинах.
— Скажите, — поинтересовался Ливнев, — останется от него… м-м… что-то вещественное… какое-то подтверждение?
— Нет, — Ревин помотал головой. — Клетки червя неимоверно быстро репродуцируют, но в основе своей, как и наши, содержат воду. Он испарится без остатка.
— Жаль, — посетовал Ливнев. — Хотелось бы что-то заполучить… в кунсткамеру, так сказать…
— Матвей Нилыч, тут не до изысканий, уверяю.
— Да понятно!.. — Ливнев досадливо махнул рукой. Барон, до селе сидевший неслышно, вновь обнаружил себя. Почуяв присутствие большого количества людей, он принялся старательно симулировать вначале женский, а после и детский плач.
— Не смотрите на меня! — озлился Ливнев, не смотря на все подготовительные беседы, нет-нет, да и ощущающий на себе неуверенные взгляды рабочих. — Нет там ни бабы, ни младенца!
— Берегись! — Ревин увлек Ливнева в сторону, указал на щелочку в стальной шторе, закрывавшей окно, откуда высунулось револьверное дуло. Но вместо выстрела грянул взрыв. Ствол револьвера развернуло словно распустившийся цветок, а в многослойных завитках шторы образовалась дыра размером с куриное яйцо. Из дыры этой тотчас полезло нечто такое, что при всех мыслимых допущениях не могло сойти за часть человеческого тела. Ревин схватил подвернувший под руку железный шкворень и отмахнул обрубок. Под ноги упал продолговатый кусок плоти, напоминающий отдаленно щупальце осьминога.
— Шомпол загнал в ствол, — пояснил Ревин, поддев отнятый кусок прутом. — Вот вам… На память… В дыру спешно забили металлическую болванку.
— Поджигай! — велел Ревин, едва рабочие завершили приготовления. Хворост запалили разом со всех сторон, поволокло дымом.
— Погоди-погоди, Шеат! Постой! — барон отчаянно затарабанил в стенку, почуяв, видно, что запахло жареным. Пока, так сказать, в смысле переносном, но в самой ближайшей перспективе и в прямом. — Давай не будем горячиться! Я обещаю помощь в самом широком спектре… Ревин молчал.
— Я заявляю, что больше не предприму никаких действий враждебного характера… И готов на любых условиях… В конце концов, ты вправе потребовать даже моей смерти… Только, прошу… Не так… Не надо… Пламя поднималось все выше. Занялись декоративные панели, мягкие сидения. Ревин скривился. Что-то поднималось из глубины души, что-то недоброе, гнетущее. Клокотало, вскипало, захлестывало через край. Скауты не чувствуют ненависти, но он чувствовал. Ревин вспомнил всех. Ему казалось, что за спиной у него сейчас стоит Рон. Стоят Иилис и Айва.
— Сдохни, тварь! Печь затворили жаростойкой заслонкой. Застонали меха, нагнетающие в топку воздух. И тотчас взревело пламя, встало стеной, закружилось вихрем, высунуло трепещущий язык сквозь крошечное наблюдательное окошко.
Домну кормили углем несколько часов. Все это время Ревин не отходил от печи ни на шаг. Лицо его оставалось бесстрастно, только глаза горели таким же огнем, что бушевал за стеной. Когда спали последние отблески и немного схлынул жар, взорам открылся растекшийся по поддону железный блин, покрывшийся потрескивающей окалиной. Иноземной жизни в печи более не предполагалось.
ЭПИЛОГ
— …Мне необходимо видеть мистера Юджина Йозефа Першинга старшего.
— Вам назначено?
— Возможно. Не имею ни малейшего представления. Начальник караула — молодой человек с армейской выправкой — недоуменно повел бровью. Здесь не привыкли к таким ответам.
— Боюсь… — холодно начал он.
— Мне нет никакого дела до того, чего вы боитесь, — бархатным баритоном перебил гость. — Потрудитесь доложить о нашем визите.
— Мне даны четкие указания: мистер Першинг никого принимать не изволит. Здесь частная территория. Прошу вас… Из коляски, видимо устав слушать бесплотные препирательства, вышел нескладный долговязый юноша, потянулся с долгой дороги, хрустнув суставами. И завертел недоуменно головой. Здесь правда было чему удивиться. Путь преграждал высоченный забор, сплетенный из завитков колючей проволоки столь плотно, что отбрасывал тень. Позади, на некотором отдалении виднелся второй такой же. Двойное ограждение уходило в обе стороны и терялось за холмами. Проникнуть внутрь представлялось возможным только через железные ворота рядом со сторожкой. Хотя на практике, может статься, было проще волшебным образом просочиться сквозь чертову путанку: гостей здесь не ждали. Вооруженная охрана в одинаковой военного покроя форме не сводила с визитеров глаз.
— Нет-нет. Никак невозможно, уверяю! — начальник караула излучал полную непреклонность. Долговязый юноша усмехнулся уголком губ: бедняга, он еще не знает, с кем связался. Обладатель бархатного баритона — средних лет джентльмен приятной внешности — извлек из нагрудного кармана дорогой хронометр, церемонно откинул крышку, будто предложив оппонентам засечь время. Тот факт, что дело непременно решится в его пользу, у него, похоже, сомнений не вызывал. Джентльмен этот излучал уверенность, как лев на птичьем дворе. В безукоризненно сидящем костюме, в натертых до зеркального блеска туфлях, с идеальным пробором он безусловно контрастировал со своим нескладным и помятым спутником, с виду то ли банковским клерком, то ли студентом. Черный крокодиловой кожи портфель внушительных размеров завершал картину вальяжной важности. Голосом говорил джентльмен под стать фигуре: ровным и уверенным, приятным и не терпящим возражений одновременно.
Баритон менял тембр, вздымался и ниспадал волнами, обороты речи следовали один из другого, вбивая доводы, как гвозди. Начальник караула враз утратил былую неприступность, как-то съежился и сник. Заключительным аккордом джентльмен извлек из недр портфеля некую бумагу и жестом фокусника предъявил на обозрение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});