Синнегар поклонился надсмотрщику, а затем вернул нас в барак. Младшего забрали тем же вечером. Он кивнул каждому из нас, пока его связывали и выводили из барака. Вслед за тем один из подручных Синнегара пришел за мной, связал по рукам и ногам и прикрепил к ошейнику цепь. Второй мой товарищ в последний раз приветствовал меня, подняв кусок хлеба, и остался в бараке в одиночестве, в то время как меня увели прочь.
Надзиратель провел меня через огромный лагерь к другой «конюшне» с черными прутьями — длинной клетке, примыкавшей к кирпичному зданию.
— Еще одного забирают, — сказал он воину, стоявшему у открытого проема в кирпичной стене и прихлебывавшему из металлической кружки. — Первое распределение. Только семь дней как прибыл.
Охранник, парень с приплюснутым носом и глубокими морщинами, перечеркивавшими лоб, выплеснул из кружки остатки напитка, забрызгав грязными каплями мои ноги. Прицепив кружку к поясу, он взял из рук надзирателя мой поводок и окинул меня презрительным взглядом с ног до головы.
— Крупный парень.
Он накрутил поводок на руку так, что мы оказались с ним нос к носу; бездушные серые глаза, не мигая, смотрели на меня. Потом провел мясистым пальцем по моему плечу. Когда палец коснулся ошейника, меня передернуло. Он ухмыльнулся — ненормальной, пугающей ухмылкой проклятого зида, но всего лишь постучал по металлической поверхности, не спустив на меня заклятие.
— Посмотрим, долго ли он протянет.
— Пойду, схожу за Горагом, — сказал надзиратель. — Смотритель говорит, надо посмотреть, что у него с ногами.
Когда мой сопровождающий скрылся в ночи, охранник размотал поводок и втащил меня в дверь.
Мы оказались в маленьком открытом закутке, образованном кирпичной стеной позади и справа от нас и кирпичным же забором слева. Зид кивнул в сторону двух проемов слева.
— Склад припасов и каморка лекаря. Сюда. — Он указал на угол справа от нас, где стояла прямоугольная каменная лоханка, наполовину заполненная отвратительно выглядевшей водой. — Здесь будешь мыться перед поединком. Наши командиры не любят сражаться с грязными рабами.
Прямо перед нами была решетка из знакомых частых черных прутьев. Сняв висящий над лоханкой фонарь и отперев дверцу в решетке, охранник, повел меня по проходу между камерами — всего, кажется, их было около двенадцати. Светильник был довольно тусклым, так что я не мог разглядеть ничего, кроме темных неопределенных фигур, сидящих или лежащих на полу каждой из них. Никто не шелохнулся, пока мы шли.
В середине прохода была открытая дверь, за которой оказалась камера с большой охапкой соломы, брошенной на грязный пол. Охранник отцепил поводок от ошейника и втолкнул меня внутрь.
— Воду и хлеб принесут. Там, в дальнем конце стойл, есть копна чистой соломы. Тебе будет разрешено менять ее раз в месяц, так что тебе придется последить за своими привычками. И помни, рабы не говорят без разрешения.
Он снова ухмыльнулся, со стуком захлопнув дверь и заперев ее.
— Я люблю отрезать языки.
Я опустился на солому, обрадованный тем, что могу дать отдых больным ногам. Холодный ночной ветер сквозил между прутьями решетки. Когда шаги охранника затихли, меня окружила гнетущая тишина. Последние крохи самообладания тонули в этом безмолвии.
Моя камера представляла собой куб со стороной в несколько шагов. Корзина с хлебом и бурдюк висели на прутьях у двери в проход так, чтобы их можно было наполнить снаружи клетки. Сквозь просветы в прутьях не было видно ничего, кроме смутных темных контуров зданий, и, несмотря на то, что обе соседние камеры были заняты, я не мог ни видеть, ни слышать их обитателей и только ощущал рядом человеческое присутствие.
Часом позже, когда я съежился в углу, пытаясь задремать, дверь барака с лязгом распахнулась, и свет фонаря двинулся вдоль прохода. Охранник остановился напротив моей камеры.
— А ну, встать!
Придерживаясь за прутья, я с усилием поднялся на ноги, не в состоянии даже предположить, что происходит. Охранник привел меня в один из кирпичных закутков, толкнул на длинную деревянную скамью, стоявшую вдоль стены, и прикрепил за ошейник и браслеты на запястьях к железному кольцу, вмурованному в стену над моей головой. И наконец, оставил одного в комнатке, освещенной потрескивавшей масляной лампой.
Вдоль каждой стены здесь стояли скамейки, и были еще кольца, вмурованные в стены и пол. Также в комнате находились длинный стол, табурет и маленький столик на колесиках с тазиком и кувшином. Каморка лекаря, сказал охранник.
Прошло немного времени, и в комнату торопливо вошел зид, неся с собой большой кожаный саквояж. Зид был маленьким, опрятным человечком с коротко подстриженной бородкой, обрамлявшей полные губы. Бросив саквояж на стол, он крикнул кому-то снаружи, чтобы ему принесли кавет.
Он подтащил табурет поближе ко мне и сел.
— Показывай свои ноги, — велел он, хлопнув по скамье. — Сюда.
Я поднял гудящие ступни на грязную скамейку, зид взял одну из них и внимательно изучил, тыкая пальцем и сколупывая запекшийся песок. Его лицо перекосило от отвращения, он оттолкнул мою ногу и придвинул саквояж. Взяв тазик и наполнив его водой из кувшина, он принялся за работу, особо не осторожничая: стал срезать омертвевшую кожу, очищать и подсушивать самые отвратительные гнойные ранки. Мальчик принес лекарю оловянную кружку с горячей темной жидкостью, сильно пахнущей анисом. Тот отпил глоток и продолжил, ворча о том, что он впустую растрачивает свое время и талант на рабов. Несколько раз он делал странные движения пальцами, и тогда я чувствовал болезненное жжение, глубоко пронизывавшее мои ступни. Какое-то дьявольское колдовство, предположил я, но точно определять такие вещи я больше не мог. Я постарался сосредоточиться на чем-то другом, но отвлечься было не на что.
Когда лекарь покрыл раны мазью и повязками и я смог, наконец, перевести дыхание, привели еще одного раба. Его привязали к противоположной стене. Он истекал кровью из глубокой раны в бедре, а один глаз заплыл отвратительной опухолью. Я попытался привлечь его внимание, но он смотрел в другую сторону.
— Этому предстоит снова драться утром, так что подлатай его хорошенько, — заметил охранник. — С первым ты уже закончил?
Лекарь закрепил последнюю повязку, отрезал лишний конец ножом и поднялся.
— Пусть побездельничает денек. И пригляди, чтобы этот тупоголовый крепостной принес мне еще кавета.
Пока меня отвязывали от кольца и уводили прочь, он уже доставал из саквояжа все необходимое, чтобы заштопать рану на бедре следующего пациента. Я не завидовал бедолаге.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});