но не успел: с криком «Чи мэй!» Василий бросился на Ибрагимова.
Хасан вряд ли знал термины восточных единоборств, но реакция его была молниеносной, и, когда Василий уже доставал его в прыжке, он выстрелил ему в грудь. Пуля с экспрессивной головкой вошла точно в середину грудной кости и развернулась там лепестками уже внутри тела, отбросив Василия к стене коридора. Он еще падал, а Хасан уже стрелял в не двинувшуюся с места Кристину и тут же в Матвея… вернее, в то место, где тот стоял. Затем Ибрагимову показалось, что в голове взорвалась граната, и он потерял сознание прежде, чем успел определить, куда делся противник.
Матвей действовал быстро, как только мог.
Осмотрел Кристину – пуля попала ей в плечо, забрал у Ибрагимова оба пистолета, втащил Василия и Кристину в лифт, так и оставшийся открытым после выхода Хасана, нажал светящуюся пластинку с буквами «ПГ», а когда лифт спустился в подвал, перенес не подающих признаков жизни друзей к другому лифту, ведущему к метро.
Двух охранников подземного гаража он нейтрализовал походя: одного – броском карандаша в глаз, второго – баночкой с клеем в горло; воспользоваться пистолетами ему не пришло в голову. Жизнь охранников его не заботила, он спасал дорогих ему людей и держался на инстинктах да на обострившихся до предела чувствах.
Бункер технического управления он просто расстрелял, вспомнив наконец, что у него есть оружие. Вернее, расстрелял всю его аппаратуру, а смену техников связал спиной к спине с помощью ремней, зная такие приемы искусства связывания, которыми владели только ниндзя. Пост охраны у клети лифта он перехитрил, скомандовав из бункера «прибыть для инструктажа» и отключив болванов по-русски – от души ударами в лоб и в переносицу.
К счастью, торпеда мотор-вагона оказалась у станции, видимо, ее обнаружили и привели на стоянку, собираясь воспользоваться или отправить обратно. Но не отправили.
Матвей на одном дыхании затащил в вагон раненых и принялся за сеансы энергопереноса, на сей раз контактные, многодиапазонные и длительные – по пять-шесть минут каждый. Когда закончил, был мокрый как мышь и слабый как мышь, зато вывел обоих из шока, вынул пули из тел, остановил кровь и заставил работать сердце и легкие. Василий очнулся через минуту, глянул на бледного до прозрачной синевы Матвея, попытался улыбнуться:
– Не повезло… где мы? И где этот… киллер?
– На… вер… ху, – выговорил Матвей в три приема.
– Ты его?..
– Не знаю.
– Живучий, сволочь… значит, у нас хикивакэ?[72] А как Крис?
Матвей перевел взгляд на Кристину, которая дышала тяжело, со стонами, но дышала.
– Ее надо к хирургу, задета артерия… довезешь?
Василий пошевелился, скривился от боли, глянул на свою окровавленную грудь:
– О черт! Это же точка смерти! Я был уже на том свете! Как ты меня оттуда вытащил?
– Жить будешь, но недолго, лет пятьдесят. Тебе тоже нужна операция, я не смог зашить все сосуды.
– Считай, я твой должник дважды. Довезу, не беспокойся. Что собираешься делать?
Матвей передал контрразведчику оба пистолета, две обоймы, еще раз осмотрел Кристину, пробормотал:
– Я злодея погубил, я тебя освободил, а теперь, краса-девица, на тебе хочу жениться… поезжайте, я задержусь. У меня с ними свои счеты.
– А стоит ли?
– Может быть, и нет.
Они обнялись.
Матвей поцеловал Кристину и полез из вагона, пошатываясь от слабости, стараясь, чтобы этого не заметил Василий.
Зашумел мотор, торпеда ушла, гул втянулся в стены тоннеля, и наступила удивительная тишина.
ЗАПРЕЩЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Премьер-министр смотрел по видаку «крутой» американский боевик, когда позвонил Галкин. По его тону было ясно, что министр обороны если и не в панике, то сильно взволнован.
– Ты один?
– Нас двое: я и телевизор, – пошутил Краснорыжин, внезапно покрываясь холодным потом, хотя в спальне было прохладно из-за работающего кондиционера. – Кручу боевик, пью пиво и жду роскошную женщину. Надеюсь, ты позвонил от скуки?
– Если бы, – нервно проговорил Николай Николаевич. – По моим сведениям, вокруг дачи Генриха крутятся «чистильщики».
– Ну и что?
– Как это «ну и что»?! Забыл? Генрих сегодня собрал у себя всех клиентов для демонстрации спецору…
– Тише!
– …оружия, – докончил Галкин. – Чего тише? Скремблер не включен, что ли? Кроме того, поступил сигнал, что и ФСК, и угро получили странные сообщения о проводимом на даче мероприятии, так что не исключено, что через час туда примчатся группы быстрого реагирования.
– Ты думаешь, «чистильщики»… и остальные… знают о переговорах наверняка?
– Я не думаю, почти уверен. Что делать?
Краснорыжин покрылся гусиной кожей, потом снова вспотел, дотянулся, до бутылки боржоми и выдул ее в один присест.
– Пошли туда полк «Оборотней» или «Драконов»[73] и разнеси дачу в пух и прах!
– С ума сошел?! Я мгновенно лишусь погон и должности!
– А так лишишься головы, мон шер, если «чистильщики» раскрутят всю историю с оружием! Дай приказ заму, а потом свалишь на него и на командира полка вертолетчиков. Учить тебя, что ли, как это делается?
Галкин шумно выдохнул в микрофон, с минуту тяжело сопел и выключил связь. Михаил Сергеевич потряс трубку, подул в нее, и ему показалось, что из динамика вдруг выглянул некто бесформенный, как облако, но непередаваемо страшный и опасный.
Тревога началась в девятнадцать ноль-пять, и Ельшин был вынужден прервать переговоры, успокоив встревоженных клиентов:
– Не волнуйтесь, господа, у меня вы – как у Христа за пазухой, сейчас разберусь, в чем дело, и вернусь. А вы пока подписывайте контракты.
Ибрагимова генерал обнаружил на третьем этаже у дверей своей спальни. Начальник службы безопасности держался за голову и выглядел словно после прямого попадания танковой болванки.