Коля забыл про менторство и с азартом живописал, как из подручных средств — от шприца с трубочкой для коктейля до мобильных телефонов — изготовляется детонатор.
Разговор продолжился за чаем.
— В среднем наносили по 20–30 ножевых ранений, — парнишка, наконец, вернулся к своей излюбленной теме. — Они умирают не как в фильмах — быстро и резко: начинают сопротивляться, убегать, поэтому приходится работать на скорость. Как-то вечером мы шли с Кривцом, видим еврея, здоровенный такой, идет — приплясывает, танцует. Сначала Кривец его арматурой, а я — 58 ножевых. Помню, пришли на гейпарад, там антифашисты педиков решили поддержать. Одного стали догонять, он мечется, понимает, что соскочить не вариант, и стал лезть в открытую форточку машины. Я подлетел и ножом ему пять раз в жопу. Потом еще на голове, как сайгак скакал. Было прикольно! Он в больнице чуть от заражения крови не сдох. На одной видеозаписи мои подельники вдвоем нанесли 36 ножевых за семь секунд, менты насчитали.
— Зачем так много?
— Профессионально зарезать не так уж легко. Случаев таких единицы. Помнишь, в метро Вигена Абрамяна убили?
— Ну?
— Вот его закололи очень качественно: с одного удара в сердце под ребро. А нам отсутствие качества приходилось восполнять количеством.
— А как по ощущениям, когда метал входит в плоть?
— Отвертка входит тяжелее ножа. Ножом, если тыкаешь, крови много брызгает. У меня свитер дорогой…
— Ты меня не понял. Человеческое тело по фактуре с чем можно сравнить: с говядиной, курятиной, сметаной?
— Не знаю. Я нож ни в мясо, ни в сметану не втыкал.
— Чем резали?
— В основном копеечными ножами, на вокзалах покупали. Хорошие в принципе ножи. Хотя самый удобный нож, черный с толстым лезвием, оставляет раны, которые не затягиваются. Самое неприятное, когда кровь одежду забрызгивает. Приходится сжигать. В этом отношении очень практична заточка, с нее крови вообще нет. Был у меня дорогой нож, в детском мире купил за полторы, так я его об голову сломал.
— О чью?
— Еду я однажды в электричке. Выгляжу так безобидно, сижу с краешку, вафли кушаю. И докопался до меня какой-то айзер.
— В «Заветах Ильича» останавливается «собака»? — спрашивает он меня.
— Останавливается, — отвечаю я, это моя станция.
— Есть курить, салабон?
— Нет.
— А если обыщу?
Я усмехнулся, в тот момент уже твердо для себя решил его резать. Он вышел, я — за ним. Айзер стал спускаться с перрона по лестнице. Я достал нож и обвязал шарфом лицо. Прикольно, когда они понимают, что им конец. У него сумка тяжелая, не успел убежать. Сигареты, кстати, у него были. Я целился в основание шеи, точку-выемку, где череп сходится с позвонками. Но поскольку пришлось бить сверху вниз, попал в череп, сломал об кость кончик ножа. Потом стал бить в тело. Это было долго и смешно. Затем долбил его локтем, пока он не потерялся. Я уже было пошел домой, оглядываюсь, он поднимается. Я вернулся, поднял нож, стал бить его в лицо, шею… При этом мы все время разговаривали о сигаретах, о жалости. Он ползал вокруг грязной лужи и просил его не убивать. Это было смешно… Менты рассказали, что он умер к утру. Лет сорок ему было, только с зоны откинулся. Я гдето читал, что в последний момент жертвы любят своего убийцу всей душой, искренне веря в милость палача, перестают сопротивляться. Честно скажу, не замечал этого.
— Что ты испытывал, когда резал?
— Радость от победы.
— Менты под раздачу попадали?
— Было дело. Однажды увидели на улице айзера с русской бабой. Айзер возрастной, баба молодая. Зрелище противное, значит надо убивать. Нас двое. Кривец сбил его с ног. Он борьбой занимался: одновременно ногой по шее и рукой по ногам и человек интересно падает. Я его ударил ножом, он расплакался. В этот момент на мне баба повисла. Я ее аккуратно в плечо ударил, она упала. Режу его — он плачет, она поднимает голову, и Кривец ее бьет ногой. В итоге перелом челюсти и сотрясение мозга. Короче, зарезанный айзер мусорским майором оказался.
А еще наши ребята при задержании чекистов порезали. Я уже сидел тогда. Запеленговали телефон, пробили квартиру, приехало двенадцать фээсбэшных рыл на задержание. Начали ломиться в квартиру, под видом алкашей просить водки. Наши, их там четверо было, не открыли, мусора вырубили свет в доме. Тогда один из подельников предложил выйти на площадку и дать им… Дверь открыли, начался штурм. Подельник мой прямо со старта уработал ножом двух фээсбэшников, одного по тяжелой, другого на глушняк. Нож у него выбили и всадили в ноги 11 пуль, две до сих пор не вынули. Когда повязали, крепко избили и хотели с балкона выкинуть, но поленились отписываться. Зато пытали страшно, во время допроса и обыска в пулевые раны кислоту лили.
— Как тебя-то принимали?
— Сначала поймали на улице, допросили — отпустили. Через две недели приехали домой с обыском. В девять утра зашли несколько человек, увезли в УВД на «Правде». До полуночи шел официальный допрос. Не били, но угрожали, что к двенадцати начальство уедет и начнется пресс. Такую херню городили, типа, «ты любишь боль?», «этой ночью ты испытаешь все виды боли». Хотели, чтоб для начала признался, что я националист. И точно, после двенадцати дернули в кабинет к следователю. Там было двое, по гражданке, лет по тридцать пять, остальные разъехались по домам. «Будешь говорить?» — «Нет!» Сначала били дубинкой по ногам, по туловищу. Потом повалили на пол и долбили ногами, затем вновь посадили на стул. Вопрос — ответ «нет» — удар, снова вопрос. Дальше растяжка: раздвигают ноги максимально на шпагат, руки за голову, не дают подняться, мышцы болят, трясутся. Еще дубинками, суки, охаживают. «Признайся, что являешься скинхедом. Откуда у тебя порошки?» Молчу. Снова пошла растяжка, пока не упадешь. Еще опер, гад, с куриной фамилией Рябуха стал ногой на яйца давить. Мурыжили до шести утра, я так и не сознался. До десяти продержали в «обезьяннике» и повезли в УВД «Пушкино». Там проверка на детекторе лжи: обвязали клеммами грудь, пальцы. Вопросы: убивал ли ты человека, использовал ли ты взрывчатые вещества, принадлежишь ли ты к националистам… На детекторе продержали несколько часов, чуть пошевелишься, не так вздохнешь, тут же все заново. Короче, детектор я обманул. Человек, который проверял на детекторе, потом оправдывался, дескать, у меня с психикой не все в порядке, поэтому такие неправильные результаты. Потом приехали мусора из Москвы, стали показывать видеозаписи, привезли друга Серегу, который стал рассказывать обо мне все, что знает. Ночью продолжили пытки, к утру я признался в парочке каких-то убийств. На следующий день отвезли в ИВС «Пушкино», крутили дня три, но больше не били. Потом перевезли в изолятор на Лобне. В хате — два соседа, один лет тридцати, другой — сорока, у обоих за плечами серьезные сроки. Один якобы сел за убийство чеченца, другой рассказывал, что его называют фашистом за то, что постоянно дубасит таджиков. Они мне сразу стали доказывать, что со следствием надо сотрудничать, что отпираться бессмысленно, что, когда подельников возьмут, по-любому вину докажут. При этом подельники меня загрузят, и я пойду паровозом. Короче, говорили очень убедительно. Потом один предложил заключить договор с мусорами: я даю показания, и за это ухожу на дурку, откуда, дескать, очень скоро выйду. А то, не дай Бог, дед узнает — не переживет. Менты приезжали ко мне каждый день часа на четыре. Тем временем мой друг наговорил на меня еще эпизодов. Дней через десять приехали фээсбэшники: человек тринадцать, наглые, здоровенные. Угрожали посадить мать за хранение взрывчатых веществ, затаскать деда. А ему 84 года, инфаркты, сердце слабое. Хотели, чтобы я вывел их на подельников, особенно на тех, кто делал взрывчатку. Я напридумывал им левых имен и прозвищ. Довольные рожи повезли меня в город, где по базе экстремистов города Электросталь на семьсот человек стали пробивать липу, которую я им впарил.