Ивар попытался стряхнуть ненавистную руку и тут же вскрикнул – длинные пальцы впились в его плечо, будто железная лапа манипулятора. Лицо Командора на экране стало серым:
– Отпусти ребенка, ты!!
– Он в моей власти, – как-то ровно, безжизненно отозвался Барракуда. – Пойми это, Онов: ОН В МОЕЙ ВЛАСТИ!
Слезы, уже не сдерживаемые, залили Ивару глаза; в мути их растворилась Регина, пропала Ратуша, пропал зал, и только отец, только застывшее, как воск, лицо отца…
Нет, сейчас он скажет им. Он сейчас приедет, как обещал, он заберет…
Губы Командора шевельнулись – но никто не услышал ни звука.
– Выдержка, Онов, – уронил Барракуда. – Выдержка, здравый смысл… Я не шучу. Клянусь Камнем, я пойду до конца. Решай.
– Забери нас!.. – крикнул Ивар. Нет, ему показалось, что крикнул. На самом деле – прошептал.
Губы Онова шевельнулись опять:
– Чего ты, сволочь, хочешь?
Шум в Ратуше. Железные пальцы освободили наконец Иварово плечо:
– Мы уйдем, и Город не будет нам препятствовать. Более того – он предоставит нам материалы и оборудование по списку… – Барракуда кивнул кому-то за пультом монитора. Регина и Командор одновременно обернулись к маленькому, запестревшему строчками почтовому экрану.
…Слишком много слез для одного дня. Слишком много, но как удержаться, когда мир вокруг трещит по швам, разлезается, виснет неопрятными лоскутами… Ивар перестал понимать происходящее. Отец – вот он, почему же он не прикрикнет на Барракуду, не прикажет ему, не велит… Зачем какие-то разбирательства, эти белые строчки на темно-синем полотне монитора?..
Регина все еще читала, по-детски шевеля губами, когда Командор медленно выпрямился:
– Это немыслимые условия.
– Это условия нашего выживания, – отозвался Барракуда серьезно. – Нашего и наших будущих детей. Считайте, что это наша доля в имуществе Города, нам ведь что-то да принадлежит?!
Мысли Ивара, неповоротливые, как размокшие сухари, долго-долго вертелись вокруг одного слова, пока, много раз повторяемое, оно не теряло смысл: доля… доля… имущество… будто торги… торговля…
– Выполнение этих условий, – голос Регины звонко отдавался в ушах, – резко ослабит Город и сделает его уязвимым.
– Мы тоже уязвимы, – это Барракуда, от голоса его болью ухало в затылке, – и рискуем не в меньшей, а в большей степени…
– Ваш риск – ваше дело, – глухой голос отца. – А Город был до вас… И, надеюсь, благополучно вас переживет…
Ивар встряхнулся. Нельзя раскисать, на него смотрят люди. Он поднял голову и попытался вникнуть в смысл разговора.
– Список надлежит пересмотреть… – это попыталась бороться Регина.
– Я не торгуюсь… – бросил Барракуда устало. – Мои условия вам известны.
– Я превращу тебя в пыль, – процедил Онов сквозь зубы.
– Вместе с ними, – Барракуда кивнул на мальчиков.
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, и ослабевшему Ивару казалось, что он видит натянувшуюся в воздухе, болезненно дрожащую струну.
– Предоставление таких средств… требует времени, – проговорил Командор еще глуше. – Я желаю забрать детей немедленно.
Ивар длинно всхлипнул. Отец их не оставит!..
– Обмен, – проронил Барракуда. – Только натуральный обмен.
– Хорошо, – Ивар видел, как дернулась над стоячим воротничком белая отцова шея. – Через десять… нет, восемь часов вам будет доставлена первая партия… Все, что мы можем дать немедленно, приблизительно половина. Я заберу детей.
– Вторая половина?
– Мое слово.
– Нет. Слишком велики ставки. Через восемь часов заберете одного мальчика, при окончательном расчете – другого…
Ивар ощутил, как слабеют колени.
– Хорошо, – медленно согласился отец. – Я заберу младшего.
Ивар почувствовал пожатие брата. Почти нежное.
– Нет, – ровно сказал Барракуда. – Ивар останется с нами. Первым обменяем Саню.
Темно. Темно; издалека, как сквозь вату, слышатся голоса:
– Ребенок… Маленький… Гуманность… Милосердие…
Это женский голос. Наверное, Регина. И в ответ другой, тянущийся, как горячая резина:
– О ребенке позаботятся… В ваших интересах… ускорить поставки…
– Нет…
– Мое условие… решайте… так – или не получите ни одного…
Ивар смотрел прямо перед собой; черный туман понемногу рассеивался, и там, где он разошелся вовсе, маячило, будто в траурной рамке, лицо отца:
– Согласен…
– Дальнейшие условия оговорим по ходу…
Кажется, отец искал его взгляда, но его уже уводили, и рука Сани выскользнула прочь, и мерно сменяли друг друга одинаково серые пол и потолок…
Отец оставил Ивара. Отец оставил.
…Закат стоял плотной красной стеной, клетка была врыта в землю до половины, и леденели руки, сжимающие прутья – но помощи не было. Мимо, по бесконечной дороге, бесконечно уходил в закат Белый Рыцарь, и можно было до хрипоты кричать ему вслед, и звать, и умолять о помощи – он удалялся неотвратимо, без оглядки, удалялся мучительно медленно, и копыта скачущей лошади едва шевелились, будто увязая в смоле, и через силу, как в замедленном кино, развевался плащ, но фигура всадника все удалялась, уходила вслед за невидимым солнцем, а в спину уходившему дышала ночь, ночь накрывала остающегося, того, кто в отчаянии тряс прутья врытой в землю клетки…
В полночь Ивар вышел, наконец, из тупого оцепенения и накинулся на дверь.
Память его выдавала все самые грязные, слышанные мельком и стыдливо забытые слова; слезы высохли, немилосердно саднили воспаленные веки – но он не чувствовал ни рези в глазах, ни боли в разбитых кулаках и коленях. Он налетал на дверь, бросался на дверь, всем телом бился о дверь, никак не соотнося своих сил с ее прочностью – просто повинуясь невыносимому желанию свободы.
Он знал, что рано или поздно упадет, обессиленный – но будет царапать дверь ногтями и грызть зубами, до последнего, до обморока, до смерти… Но раньше, чем он упал-таки, дверь дрогнула – и распахнулась.
Он отпрянул от неожиданности – окровавленный звереныш с безумным, полубессмысленным взглядом. Того, кто стоял в проеме, он узнал по голосу:
– Хочешь выйти? Иди. Иди, куда желаешь, куда глаза глядят, ступай, пожалуйста, на все четыре стороны…
И Барракуда отступил, и Ивар увидел за его спиной мутный свет, которым был залит коридор.
Потом он бежал куда глаза глядят, и рвался вверх по винтовым лестницам, как во сне, где чадящие факелы, где нет ни верха, ни низа… В третий раз вернувшись на один и тот же безлюдный и полутемный перекресток, он не удержался и рухнул на слабо светящийся пол.
Прямо перед глазами его темнел на фосфоресцирующем покрытии рубец, оставленный чьей-то ребристой подошвой; Ивар вдруг ощутил этот едва заметный рубец как собственную рану – будто не по холодному полу, а по его лицу прошлись недавно тяжелые ботинки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});