Читать интересную книгу История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

Отдельные удачи такого противостояния, как в случае тактической победы волжских булгар над войсками Субудая и Джебе в 1229 году или в случае разгрома монгольских войск мамлюками султана Бейбарса при Айн Джалуте в 1260 году, лишь подтверждают общее правило: монголы, ставшие под руководством Чингисхана всемирно-исторической силой, побеждали всех, кого действительно ставили себе задачей победить. Как пишет западный исследователь эпохи монгольских завоеваний Ургунч Онон,

«Монгольская империя при хане Хубилае простиралась от Японии и Кореи на востоке до Польши на западе; от Северного Ледовитого океана на севере до Персии на юге… Они соединили Европу и Азию конными станциями, которые сократили расстояния между центральными местами двух континентов. Во время венгерской кампании монголов в марте 1242 года весть о смерти второго великого кагана Удэгея прошла путь в 4 тысячи миль из Монголии до Будапешта всего за сорок дней. По свидетельствам историков, срочные сообщения передавались гонцами со скоростью свыше двухсот миль в день[388]».

С точки зрения военного искусства скорость перемещения монгольской конницы кажется невероятной, но такой же невероятностью отличаются и остальные военные свершения монгольских войск, оторванных от своих тылов на многие тысячи километров, и, однако, постоянно сохранявших связь с этими тылами, пробиваясь с боями по совершенно неизведанной и часто непривычной местности. Не говоря уже о тактических переходах многотысячной монгольской конницы по ледникам Памира и Тянь-Шаня перед завоеванием Средней Азии, трудно поверить в то, что перед битвой на Калке тумены Субудая и Джебе уже прошли с боями весь путь вокруг Каспийского моря, покорив северный Иран, страны Кавказа, Крым и разбив половецкие войска в устье Дона и Приазовья. При этом поход Субудая и Джебе был всего лишь разведкой боем, поскольку решение о покорении Волжской Булгарии и Руси было всерьез принято на великом монгольском курултае только в 1235 году.

Этот поход, возглавленный внуком Чингизхана Бату-ханом, начался в 1236 году покорением Волжской Булгарии и завершился в 1241 году у Адриатического моря, где с основными силами Бату-Хана, уже покорившими Венгрию и Трансильванию, соединились монгольские войска, разбившие в Силезии двадцатитысячное войско немецких рыцарей. Историки до сих пор разгадывают загадку такой монгольской несокрушимости, выделяя в первую очередь военную организацию, стратегию и тактику войск Чингисхана, скованную поистине стальной дисциплиной, а также уже упомянутую быстроту, с которой передвигались и решали свои боевые задачи монгольские войска.

Однако у монгольских войск было еще одно преимущество перед всеми силами, которые поднимались им навстречу, и это – заразительное единство цели, причем цели не краткосрочной, корыстной и близорукой, а именно вселенско-стратегической – создание единой империи и установление всеобщего мира под пятой монгольского коня.

В этих беседах мы не можем углубляться ни в социально-экономические причины и обстоятельства монгольского нашествия, ни в оценку тех действительно принципиальных военных и политических реформ, которые совершил Чингисхан. Однако нас безусловно интересует религиозная подоплека его идеологии, ставшей на протяжение следующих четырехсот, а то и пятисот лет, наряду с Шариатом, главной основой идеологии военной аристократии Золотой Орды и ханств, образовавшихся после ее распада. По тем немногим документам, которые оставила нам история, можно заключить, что Чингисхан и его прямые наследники глубоко ощущали не только и не столько военную миссию покорителей мира, сколько именно свою божественную миссию, для которой покорение мира и живущих в нем народов являлось всего лишь необходимым условием.

Чингисхан называл себя Сыном Неба – Сыном Бога и инструментом Божественного Провидения. После его смерти наследники созданной им великой империи оставили за Чингисханом его статус Сына Бога, то есть, по существу, возвели его в ранг пророка монгольской идеи нового миропорядка. Этот миропорядок ясно выражается в основной письменной формуле, начинавшей указы и письма великого хана монголов. Эту формулу после всех искажений средневекового латинского перевода можно восстановить примерно так:

«(Это) – повеление Вечного Неба. На Небе существует только один вечный Бог, и на земле существует только один повелитель, Чингисхан, Сын Бога[389]».

Мистические истоки такого видения монгольской «божественной» миссии весьма многообразны, и в поисках этих истоков мы можем уйти и в тенгрианство средневековых монголов и тюрок, и в китайский даосизм, и в зороастризм персов, и в несторианское христианство, которые в разой степени присуствовали в мировоззрении Чингисхана и его окружения.

О роли ислама на раннем этапе формирования этого мироовоззрения говорить, по-видимому, не приходится, хотя очевидно влияние мусульманской культуры и мусульманского богословия на законы «Ясы», сохранившиеся, увы, лишь в незначительных фрагментах. Как бы то ни было, миропорядок монголов выглядел просто и гармонично, хотя и отличался первозданной наивностью убеждений в том, что, во-первых, для установления всеобщего нравственного закона вполне достаточно мирской силы и мирского могущества, а во-вторых, в том, что нравственные правила одной нации можно силой распространить на все остальные народы мира. Последнее убеждение, увы, провоцирует войны и в XXI веке. Вот как пишет об этом русский историк Г. В. Вернадский:

«Монгольская империя, в понимании ее монгольских лидеров, была инструментом Бога для устновления порядка на земле. Как говорит Эрик Фогелин: «Хан обосновывает свои притязания на правление миром на Божественном порядке, которому он сам подчинен. Он обладает лишль правом, производным от Божественного Порядка, но он действует сообразно с долгом».

Чувствуя себя инструментом Бога, монгольский император в обращении к врагам не хвастается силой армии, но просто ссылается на Волю Божью. Здесь Великая Яса Чингисхана рекомендовала следующую формулу:

«Если вы сопротивляетесь – что с нашей стороны можем мы знать? Вечный Бог знает, что случится с вами[390]».

Последняя формула, например, приводится в письме хана Гуюка Папе Римскому (1246 г.), в котором монгольский император искренне недоумевает, о каких переговорах и о какой дипломатии может идти речь, когда существуют только два варианта отношений монголов с другими народами: либо они покоряются, либо бывают уничтожены. Страшная, пусть и исторически краткосрочная энергия, заключенная в осязании некоей божественной миссии, и действительно глубокие военные реформы в сфере военного строительства и военного искусства, сделали созданное Чингисханом монгольское войско практически непобедимым в течение более, чем полувека – от северо-китайской кампании Чингисхана 1211 года до падения Багдада под натиском войск Хулагу в 1258 году.

Что же могло противостоять этому освященному «божественной миссией» натиску, который в течение всего лишь пяти лет привел в покорность закону Чингисхана, «Ясе», территорию от Урала до границ Западной Европы? Во всяком случае, не религиозная раздробленность и не примитивная политическая философия, опиравшаяся на династийную власть и преследовавшая достаточно узкие частные интересы средневековых феодалов.

Однако любая, даже самая примитивная и самая языческая религия быстро исчерпывает свой начальный созидательный импульс, если главными орудиями ее становятся страх и принуждение. Случай с монголами и их «божественной миссией» – ярчайший пример именно этого незыблемого постулата. Ведь стратегическая цель монголов достигалась, помимо военного искусства, также и террором, особенно в тех случаях, когда противник нарушал неписаные правила кочевнической дипломатии. Убийство монгольских послов считалось тягчайшим преступлением, за которым неминуемо следовала самая жестокая расплата: разрушение могущественного государства хорезмшахов, куда входили Средняя Азия и Иран, а также разрушение Киева имели под собой, среди прочих, и эту причину.

Историку, который стремится понять саму логику истории, не приходится заниматься осуждением или оправданием тех или иных реальных исторических сил. Террор монгольских войск, их неприязнь к любому виду городской цивилизации и вызванная многими победами надменная гордыня достаточно описаны в истории. Однако, как резонно пишут монгольские историки, например, Ургунч Онон или Эренжен Хара-Даван, судить о действительном историческом образе монголов эпохи Чингисхана следует не только по представлениям покоренных народов, но и по логике их собственного существования, в которой присутствовали кочевые понятия справедливости и божественного предназначения, а также, что чрезвычайно важно, полная веротерпимость.