— Ни в какую! — одобрительно сказал Караулов.
— Чьи? — услышав возникшее в небе гудение и почувствовав, как вздрогнул сзади него мальчик, спросил Малинин.
— Наши, — сказал Караулов.
Над ранеными, медленно пересекая белесое зимнее небо, с востока на запад одна за другой прошли четыре девятки наших бомбардировщиков. Сани приостановились, и следующие тоже приостановились, почти наехав на них.
И мальчик, правивший лошадью, и Караулов, и Малинин одинаково облегченно и благодарно смотрели в небо.
— Что, уже ушли, не видать? — спросил Малинин, перестав слышать гудение и не в состоянии подняться на локтях, чтобы проводить глазами самолеты.
— Нет, еще видать… А теперь почти не видать, ушли, — отозвался Караулов, до самого горизонта проводив взглядом маленькие черные точки.
За десять километров от того барака, где ночью потерял сознание Малинин, и за тридцать от того места, где сейчас ехал в тыл санный обоз, нагруженный тяжелоранеными, по глубокому снегу, радуясь тому, что наконец стихла метель, шел на запад батальон Рябченко. Теперь, после взятия Воскресенского, вперед вырвались уже другие, менее потрепанные во вчерашнем бою полки Серпилина, и батальон с утра шел и шел без выстрела, только порою набредая на брошенные в снегу немецкие машины и трупы убитых и замерзших солдат. То, что они пока шли без выстрела, было, конечно, только до времени, потому что и справа и слева с порывами ветра доносило гул орудий, а прямо на горизонте в последние полчаса опять замаячил дым пожара.
Синцов, Комаров и еще двое автоматчиков — все, что осталось от их взвода, — шли гуськом за ехавшим на лошади Рябченко. Ему давно было пора в медсанбат, но он не сдавался и ехал, выпростав из стремени обмороженную ногу и приторочив сзади к седлу свой вчерашний самодельный посох — на случай, если придется слезать.
— Младший сержант, думаешь, пополнение скоро будет? — Комаров поравнялся с Синцовым и пошел рядом.
— Откуда ж мне знать? — Синцов пожал плечами, но про себя подумал, что, пока они не остановятся, не упрутся где-нибудь в немцев, пополнения не будет: на машинах его по такому снегу не подвезут, а своим ходом, пока они идут, как сегодня, без остановки, тоже никто их не догонит.
Комаров тосковал оттого, что в их взводе такие потери, и искал душевной поддержки у своего командира отделения, ставшего теперь командиром взвода, а Синцов думал о том, что не выручи его Комаров ночью там у барака, срезав в упор наскочившего в последнюю минуту немца, то и его песенка была бы уже спета и уже не о чем было бы думать сейчас, даже о том, будет ли сегодня бой и останешься ли ты цел в этом бою. Но говорить обо всем этом словами было сейчас неохота, и он сказал только взглядом, молча, благодарно посмотрев в глаза Комарову.
— Как, по-твоему, нагоним или не нагоним сегодня немца? — спросил Комаров.
И Синцов, глядя ему в глаза, понял — Комаров испытывает сейчас то же чувство, что и он сам: и хочется снова догнать немцев, и жаль распрощаться с доставшейся после вчерашнего боя передышкой.
— Похоже, догоним, — стремясь преодолеть в себе это чувство и ускоряя шаг, ответил он, — дым-то уже опять видать!
В снегах, там, куда они теперь спешили, все выше поднимался дым горевшей деревни. Ехавший впереди Синцова комбат Рябченко то закрывал собою этот дым, то, когда лошадь, оступаясь, брала в сторону, снова открывал его.
— Комаров, а Комаров!
— Что?
— Дай закурить!
— Чего на ходу-то?
— Да так, вдруг захотелось… — Синцов не стал объяснять, почему захотелось. А захотелось потому, что, глядя сейчас на этот далекий дым впереди, он старался заставить себя свыкнуться с трудной мыслью, что, как бы много всего ни оставалось у них за плечами, впереди была еще целая война…
Примечания
1
Сядь!
2
Молчать! Молчать!
3
Хватит! Хватит!
4
Быстрей! Быстрей!
5
Ложись! Ложись на землю! Ложитесь!