– Господи, – пробормотал я. – Ну что? Что?
Я осторожно спустился на лед, вытянул из-под куртки шарф. Лег на живот и пополз к Ланкастеру.
Лед поскрипывал – мерзко, стеклянно, – мне казалось, что я ощущаю, как он прогибается под моей тяжестью.
Набросив шарф на снегоступ Ланкастера, я попытался завязать узел. Ланкастер обернулся, красный, с вздувшейся жилой поперек лба. Словно серый червь заполз под кожу.
Мне стало жутко – я слышал, как хрипит Моника, как в полынье утробно шумит река…
Это была быстрая река.
Я затянул узел. Другой конец шарфа намотал на кулак, сжал и стал ползком пятиться к берегу. Шарф натянулся. Уперев локти, я пытался тащить, но вместо этого сам скользил обратно к полынье. Тогда я лег на бок, нашел коленом опору. Мыча и матерясь, принялся наматывать шарф на кулак. Мне показалось, что я их начал вытягивать.
Не знаю, что произошло дальше.
Я услышал хруст, певучий и звонкий, словно кто-то сломал витринное стекло. Не разбил, а именно сломал.
В метре от меня зигзагом пробежала черная трещина. Из нее брызнула вода.
Льдина с Ланкастером встала на попа – за это мгновение я разглядел в толще застывшей воды голубые кристаллы, белые пузыри воздуха и крошечного малька.
Потом льдина перевернулась.
8
Стало тихо.
В полынье журчала река. Я не мог оторвать взгляда от быстрой маслянистой воды. Рядом, на мокром снегу, лежала малиновая варежка.
Я продолжал наматывать на кулак свой шарф.
Пошел снег. Мелкий, почти невидимый, он постепенно становился гуще, пушистей.
Северный берег побледнел, словно его затянули папиросной бумагой. Как в тех старых альбомах, где цветные репродукции непременно прокладывали полупрозрачной шуршащей бумагой, сквозь которую едва проступало изображение. В библиотеке моего деда было много таких книг. Они пахли теплым коленкором, пылью, типографским клеем. Когда отец привозил меня в Питер, я так любил обосноваться на ковре, разложить эти фолианты – энциклопедии и альбомы – и неспешно листать их. Медленно, медленно, словно во сне, переворачивать страницы, разглядывать старые гравюры и офсетные оттиски. Именно в этой медлительности, я думаю, заключалась магия процесса.
Не знаю, сколько прошло времени.
Снег медленно падал, я снял перчатку и подставил ладонь. Снежинки опускались, таяли и исчезали. Точно так же они исчезали в черной воде полыньи. Касались поверхности и исчезали. Мокрый снег вокруг постепенно покрылся белым, белым занесло трещины. И лишь полынья, как заколдованная, оставалась черной.
Рита сидела на корточках, прижав ладони к лицу, словно пыталась заглушить крик. Она тоже смотрела на темную воду. Ее шапку и плечи засыпало снегом.
– Почему прорубь не заносит? – тихо спросила она.
– Течение, – я стряхнул снег с ее куртки. – Надо идти.
Она подняла на меня глаза.
– А как же… – она показала взглядом. – Как же?..
Я опустился на колени, обнял ее за плечи. Она всхлипнула, уткнулась мне в шею. Я сидел спиной к реке, не видеть эту проклятую полынью уже было облегчением. Моя рука механически гладила Ритину куртку.
– Как я скажу ее матери? – я ощутил на шее горячее дыхание Риты. – Господи…
Я прижал ее к себе еще плотнее, будто это могло что-то изменить.
– Отец умер в прошлом году, – Рита шмыгнула носом. – Мать совсем расклеилась. И она взяла ее к себе. К себе жить взяла. Мать нестарая… Сколько ей? Просто расклеилась… Совсем. Господи…
Рита заскулила, совсем по-детски. Мне этот детский плач показался смешным – и я подумал, что схожу с ума.
– А я в детстве тоже почти утонула. Почти… – проговорила Рита мне в шею. – Там озеро было… Мы с сестрой на баллонах плавали. Такие резиновые, черные, от машин. А потом…
Она замолчала, мне казалось: я слышу шорох, с которым снег ложится на землю.
– Это не страшно… и не больно, – продолжила она. – Сначала страшно, когда еще хочешь жить. Тут очень важно вовремя понять. Понять и решить. Я так все отчетливо помню… Опускаешься, будто паришь. Плавно, плавно, плавно. А сама невесомая, словно тебя уже и нет. И звуки тают, едва доносятся. Кто-то кричит, собака лает… Сквозь воду небо видно, облака, солнечные зайчики по волнам. А тебя уже нет. Вообще…
Она прерывисто вдохнула и сказала тем же тоном:
– У меня ноги окоченели.
9
Я никогда раньше этого не делал. Наверное, сработала генетическая память. Я быстро расшнуровал ее ботинки, стянул вместе со снегоступами. Снял носки, сунул их себе за пазуху. Зачерпнул снег, растер пятки. Потом начал тереть шарфом. Рита молча наблюдала, словно это происходило не с ней, а с кем-то посторонним.
– Лучше? – спросил я, завязывая шнурки.
Она кивнула.
– Надо идти, – я встал, натянул перчатки.
Она поднялась, огляделась.
– А куда?
Я тоже огляделся.
Начало смеркаться, берег, река, заснеженный лес – все вокруг из белого стало лиловым. Я украдкой взглянул на часы.
– Надо найти наши следы, – уверенно сказал я, подумав, что через час тут будет непроглядная тьма. – И по следам выйти на шоссе.
– Стемнеет. Мы не успеем.
– А если не успеем, то переночуем в лесу. И выберемся утром.
– В лесу? Переночуем?
– Да.
– Ноль градусов. По Фаренгейту. Ты представляешь себе эту температуру?
– Да! – упрямо повторил я.
– И как же ты собираешься ночевать?
– В снегу!
– Ах, в снегу! Отлично! В снегу…
– Да. Мы наломаем ельника, сделаем подстилку и шалаш. Сверху завалим снегом – для тепла.
Рита подозрительно поглядела мне в глаза.
– Ты правда знаешь – как?..
– Конечно, – уверенно соврал я. – Сколько раз ходили в лыжные походы. С ночевкой. Плевое дело. И у нас под Москвой морозы покрепче ваших будут. Там такие минусы стоят! И не по Фаренгейту вашему. Пошли?
Рита доверчиво кивнула.
10
Следов мы не нашли, их засыпало снегом.
Я продолжал быстро шагать вдоль берега, изредка оборачиваясь. Рита едва поспевала. Все вокруг казалось совершенно одинаковым, я пытался вспомнить: в каком месте мы вышли из леса к реке. Оставалась надежда, что под деревьями можно будет найти нашу тропу.
– Игорь!
Я остановился, оглянулся.
– Мне кажется… – запыхавшись, крикнула Рита. – Мы прошли то место… Ты точно помнишь?
Я уверенно кивнул. Я был уверен, что мы заблудились.
– Все правильно! Пошли, пошли!
Свежий снег был легким, будто сахарная пудра. Мне казалось, что я чувствую, как падает температура, на ворсинках шарфа белел иней от моего дыхания.
Я даже не заметил, когда кончился снегопад.
Небо над рекой потемнело, в ровном сером цвете проявился розоватый оттенок. Где-то там, за облаками, солнце закатывалось за горизонт…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});